Тот, кто утопил мир
Шрифт:
Он холодно ответил:
— А зачем прятать такое красивое лицо?
Третий Принц безрадостно улыбнулся. Даже выспавшийся Баосян был не слишком хорош собой — слишком монгол для наньжэней, слишком наньжэнь для монголов. Но обоим было прекрасно известно, что дело совсем не во внешности. Третий Принц сгреб в горсть узел Баосяновых волос. Затем, одним расчетливым движением, запрокинул голову Баосяна к стене. Тот подавил стон, выгнув шею, и привстал на цыпочки.
— Посмотри на себя, — мягко произнес Третий Принц. Он, в отличие от Эсеня, был не настоящим бойцом, а
— Какой же ты слабак. И трус. Даже драться не умеешь. Тебя толкни, ты и упадешь. — Его взгляд скользнул по горлу Баосяна — с кадыком и намеком на свежую щетину. — Сколько раз ты падал, а?
Вот-вот выдерет Баосяну волосы. Но сознание собственной власти над чужими реакциями превратило боль в удовлетворение настолько яростное, что оно граничило с наслаждением.
Драться Баосян и впрямь не умел, но слабаком в этой комнате был вовсе не он. Да и трусом тоже.
Он шепнул Третьему Принцу на ухо:
— Хочешь знать, о чем я думал, когда упал?
В голове услужливо всплыло воспоминание, и он переиначил его, с горечью сознавая, что в извращенную ложь поверят скорее, чем в правду.
— У моего старшего братца были дружки вроде твоих. Ребенком я ими восхищался, ходил за ними хвостиком, смотрел, как они тренируются, а потом, взмокшие, стягивают одежду и идут ополоснуться. Уже не дети, еще не мужчины. Наедине с собой я думал, как сильно они от меня отличаются… В общем, когда эти самые дружки однажды наткнулись на меня в лесу, я уже знал, чего хочу.
Баосян высвободился из ослабшей хватки Третьго Принца. Тон его голоса изменился, как будто желание жестокости незаметно подменило собой обычное желание и оказалось от него неотличимо.
— Они тоже поняли, чего я хочу, даже просить не пришлось.
На секунду перед ним развернулось настоящее воспоминание. Как он корчился на сырой земле, как его вскрики и мольбы только раззадоривали их: бей, пинай сильнее! Воспоминание было не о боли — скорее о беспомощности и унижении. Переплавив все это в фантазию, предназначенную для ушей Третьего Принца, Баосян внушал ему свои чувства. А хрусталь вокруг них ловил и отражал сияние ламп, и радужные блики метались по комнате.
Третий Принц громко сглотнул. Рука скользнула по волосам Баосяна и сжалась на загривке в молчаливом приказе: на колени.
Отказывать так приятно. Но Баосян просунул руку между ними и расстегнул изукрашенный бирюзой пояс, скреплявший верхний, без рукавов, кафтан принца. Тот стоял так близко, что Баосян различал серебристые бумажные нити, которыми были вытканы на тяжелом полотне императорские драконы о пяти когтях. Под кафтаном пряталась рубашка из серебряной парчи, перехваченная витыми черными шнурами вокруг талии, с боковой застежкой из трех пуговиц.
Баосян помнил, что значит быть юным и сгорать от желания. Но сам он в том возрасте не испытывал недостатка в подружках. Для него это была обыденная радость жизни. Он не мог вообразить — каково это, когда нельзя утолить жажду.
Третий Принц отвернулся,
Время от времени, еще когда Баосян был неуклюжим долговязым мальчиком, Эсень брал его с собой в один из домов удовольствия Аньяна. Сам он особой склонности к куртизанкам не питал — говорил, ему не хватает терпения и образованности, чтобы наслаждаться затяжным флиртом, — но знал, что брату нравится. Как похоже на Эсеня, зло подумал Баосян. В темноте за дверью ждал призрак. Эсень был осведомлен о предпочтениях брата, но признать собственные так и не осмелился.
Вот же идиоты. Отрицая свои тайные желания, они открывались тем, кто понимал их лучше, чем они сами, и подставлялись под удар.
Защититься от планов Императрицы — главная Баосянова забота, однако лучше пусть Третий Принц пока обдумает их встречу и подостынет, поэтому Баосян, подавив искушение зайти дальше, протиснулся мимо него к выходу. Потом его можно будет взять голыми руками. Постепенно Третий Принц проникнется мыслью, что Баосяна надо беречь.
Вот главный недостаток этого метода, мрачно подумал Баосян. Процесс нельзя ускорить, как нельзя подгонять человеческое сердце. Он взял книгу со стола и вышел.
Бумага в круглом зарешеченном окошке гостиной Баосяна так потемнела от старости, что не отражала чистый свет лампы, а тускло сияла, точно ломтик персика, просвеченный солнцем. После того как Баосян вернулся от Третьего Принца, зарядил многочасовой дождь. Мерный шорох капель окутал его мягким коконом и отделил — одиноко бодрствующего — от сонного города снаружи.
Завиток липовой древесины вылетел из-под резца. Это было не искусство — обычное ремесло. По крайней мере, с его-то уровнем мастерства. И он не находил в резьбе по дереву такого удовольствия, как некогда в живописи или каллиграфии. Но все же приятно видеть, что идея обретает зримую форму. Под мелодичный шорох дождя из куска дерева под его рукой постепенно проступал некий образ. У стены стояли сундуки, набитые золотом, запятнанные белым маревом призраков.
Баосян стряхнул стружки с законченной печатной формы и положил молоточек с резцом рядом с кипой бамбуковых трубок для писем. Он был еле жив от усталости, но при мысли о том, чтобы отправиться спать и каждые полчаса подскакивать от одного и того же звука, накатывало отчаяние. За работой страдаешь хотя бы с пользой.
На резную поверхность формы рисовый клей ложился хорошо, как и чернила. Когда он прижал к ней бумагу, а затем аккуратно снял ее, с листа на него глянуло знакомое самодовольное лицо. А что, мрачно подумал Баосян, похоже вышло.