Тот кто знает (Книга 1, 2)
Шрифт:
«Ксюшенька, девочка моя, потерпи, мое солнышко, это надо потерпеть, чтобы тебе могли ввести лекарство, чтобы ты поскорее поправилась», – едва шевеля губами, шептала Наташа, крепко зажмурившись, сжав кулаки и мысленно представляя себе крошечную ручку, тонкую вену и медицинскую иглу, которая легко и безболезненно проникает внутрь. Ей казалось, что таким образом она сможет передать ребенку свою силу и энергию.
Внезапно все изменилось. Выскочившая из процедурного кабинета медсестра промчалась по коридору и сорвала телефонную трубку:
– Реанимация?
Наташу охватила паника. Какая реанимация? Почему? Ее Ксюша не может быть больна настолько тяжело, чтобы ей нужна была реанимация.
– …сейчас
В это же время другая медсестра вышла из процедурки с Ксюшей на руках и почти бегом направилась к лифту.
– Куда вы ее несете? – истошно закричала Наташа, хватая медсестру за халат. – Что с моим ребенком?
– Не волнуйтесь. – Подошедшая сзади Кира Михайловна аккуратным, но сильным движением отстранила Наташу и встала между ней и медсестрой, на руках у которой лежала синюшно-бледная, с закрытыми глазами девятимесячная Ксюша. – Это часто бывает при крупе. Сейчас девочкой займутся в реанимации, там очень опытные врачи.
– Я пойду с вами!
– Нет, нельзя.
– Но я хочу быть рядом со своим ребенком!!!
– Не кричите, мамочка, туда нельзя. Это реанимация, а не прогулочный дворик. Оставайтесь в отделении, девочку вам принесут, когда будет можно.
Медсестра с Ксюшей на руках и Кира Михайловна скрылись за автоматически сдвинувшимися дверьми лифта, а Наташа побрела в палату. «Больше никогда, – твердила она себе, сгорбившись на краешке кровати, – больше никогда я не доверю своего ребенка никому, кроме себя самой. Пусть идет к черту эта работа, пусть идет к черту это кино, пусть идет к черту этот лидер, о жизни которого я должна писать сценарий. Я откажусь от всех контрактов, верну аванс и буду сидеть дома до тех пор, пока Ксюша не вырастет. Прав был Вадим, не нужно мне быть сценаристом, зачем мне слава и известность, которых у меня все равно никогда не будет. Мне нужно сидеть дома и заниматься своими детьми. Больше никогда я не доверю Ксюшу никому, никому, никому!»
Кира Михайловна появилась только около восьми вечера.
– Не волнуйтесь, – снова произнесла она уже ставшие привычными слова, – все будет в порядке, вашей девочкой занимаются очень опытные врачи, они и не таких детишек вытаскивали. Поешьте и постарайтесь поспать, утром девочку вам принесут.
Наташа с отвращением посмотрела на стоящий на тумбочке давно остывший ужин – она даже не заметила, когда его принесли. Как там Ксюша? Не больно ли ей? Не страшно ли? Не холодно ли? Что там с ней делают? Ей уже легче дышать? Она уже не так сильно кашляет? Почему ее так долго не несут? А может быть, все уже давно закончилось благополучно, и Ксюша просто уснула, а врачи боятся ее разбудить, поэтому не несут в отделение?
Она подошла к сестринскому посту и попросила медсестру позвонить в реанимацию. Ничего утешительного ей не сказали, состояние ребенка тяжелое, меры принимаются.
Время потеряло для Наташи свою равномерность. Оно то замедлялось, и оказывалось, что прошло всего десять минут, хотя Наташе казалось, что давно должно было наступить утро, то вдруг совершало огромный скачок, и Наташа, очнувшись от тяжелого черного забытья, в которое погружалась, сидя на стуле рядом с сестринским постом, вдруг обнаруживала, что прошло больше двух часов.
Около пяти утра сестра снова позвонила в реанимацию.
– Нет, – быстро сказала Наташа, увидев ее лицо, когда та еще не положила трубку. – Я не хочу этого слышать. Это не с моим ребенком. Правда же, не с моим? Ксюша Воронова. Вам же не про нее сказали, правда?
Она продолжала еще долго что-то говорить, убеждая медсестру, что произошла ошибка, что этого не может быть, что ее ребенок еще позавчера днем, даже еще позавчера вечером, в восемь часов, был совершенно здоров, и так просто не может
Наташа не знала, сколько времени прошло до того момента, пока не пришел врач из реанимации. Может быть, несколько часов, может быть, несколько лет. Тяжелый грипп, осложненный отеком мозга. В таких случаях ничего сделать нельзя.
Ее сознание словно разделилось на несколько частей, почти никак друг с другом не связанных. Одна часть знала, что рядом – Вадим, Бэлла Львовна, Иринка, Инна с Гришей, и всем им так же больно и горько, как и ей, и они так же страдают и плачут по Ксюшеньке, и слезы их – настоящие, искренние. Другая же часть чувствовала, что Наташа – одна во всем мире со своим горем, и никто не разделит с ней его тяжесть, и никто не почувствует его так же остро, как она, и никто не услышит, как исступленно и тоскливо воет ее сердце. Третья часть пыталась вернуть Наташу к жизни, твердя о том, что у нее двое сыновей, которых нужно растить и о которых нужно заботиться, двое сыновей, ради которых нужно через все переступить и продолжать жить, ни в чем не ущемляя мальчиков и не лишая их материнской ласки и любви, не отбирая у них повседневную радость бытия и познания мира. Мальчики ни в чем не виноваты, они не заслуживают того, чтобы в доме повис вечный мрак и траурное молчание. Четвертая же часть сознания пыталась понять…
«Господи, за что ты меня наказал? За что, за какие грехи заставил пережить такое? Разве я была плохой? Я всю жизнь трудилась, работала, училась, делала все честно и в полную силу. Я ни минуты не сидела без дела, я заботилась не только о своих родителях, муже и сыновьях, я заботилась и о Бэллочке, и об Иринке, даже не представляю, как у меня хватило сил и времени на всех, но ведь хватило же! Господи, ты дал мне силы на все это, значит, ты тоже считал, что я поступаю правильно. Так в чем же я провинилась? Неужели это расплата за ТО? Но ведь тогда никто не умер, тогда речь не шла о смерти человека. Неужели ты действительно считаешь, что я совершила страшный грех, за который должна расплатиться? Хорошо, пусть так, но почему Ксюша? Почему ты лишил ее жизни? Если это и был грех, то мой, а не ее. Ты мог бы сделать меня калекой, наслать на меня паралич, слепоту, проказу – я бы все поняла и приняла. Но ребенка ты за что наказал?»
Откуда-то издалека донесся до нее голос Инны:
– Натка, у тебя сегодня день рождения…
Она с трудом повернула голову, долго собиралась с силами, чтобы заставить губы шевелиться. Лицо Инны в обрамлении черного шарфа – они только что вернулись с кладбища, сегодня девять дней, как умерла Ксюша, – показалось ей кукольным и каким-то ненастоящим.
– У меня больше никогда не будет дня рождения, – скорее прошелестела, чем произнесла Наташа.
– Мне нужен человек, имеющий доступ к информации.
– Но у тебя же есть связи в любом ведомстве. Почему я? Зачем тебе нужен именно я?
– Мне нужен свой человек. Такой, которому я могу доверять и который меня не подведет. Тебе все равно давно пора идти на повышение. Это очень хороший вариант.
– Я… не могу.
– Что значит, ты не можешь? Почему?
– Не хочу.
– Разве я спрашиваю тебя, хочешь ли ты? Я ставлю тебя в известность о том, что мне нужно. Оглянись на свою жизнь. Каждый раз, когда ты делал то, что хотел, получалось черт знает что. Твои желания меня больше не интересуют.