Тот, кто знает. Книга первая. Опасные вопросы
Шрифт:
— Ничего не могу сделать, контакты с родителями запрещены, — твердо заявила мегера в белом халате. — Уезжайте домой. И не вздумайте через забор детей звать. Если увижу — детей накажу, так и знайте, за вашу безответственность ваши сыновья отвечать будут.
— Да почему же безответственность! Ну вы поймите, я — мать, а это мой муж, их отец, он моряк-подводник, служит на Севере, он почти год мальчиков не видел, мы соскучились по своим детям, нам бы хоть одним глазком на них посмотреть…
— Езжайте, мамаша, езжайте. У меня уже язык отсох с каждым объясняться, вон посмотрите, сколько родителей приехало — и никого не пускаем. Нельзя.
Действительно, рядом
— Как я их всех ненавижу! — в сердцах бросила Наташа, когда они шли по пыльной дороге к железнодорожной платформе. — Это садисты какие-то, которых специально придумали, чтобы мучить детей и их родителей.
— Ты не права, — спокойно возразил Вадим. — Карантин есть карантин. Родителей пускать нельзя и передачи брать тоже нельзя. Она права.
— Кто права? — взорвалась Наташа. — Эта выдра?! Эта мразь, которая с нами разговаривала, словно мы ей тысячу рублей должны?
— Успокойся. — Вадим обнял ее за плечи, прижал к себе. — Она действительно хамка и разговаривала с нами в непозволительном тоне. Но по существу она поступила правильно. Ей дали команду «не пущать» — она и не пущает. Она выполняет свой долг, отрабатывает свою зарплату. Что ты от нее хочешь? Чтобы она тебя пожалела, вошла в твое положение, а потом получила выговор?
— Я не понимаю, почему, если несколько детей съели что-то не то, остальным детям нельзя общаться с родителями! Я не понимаю, кто придумал это идиотское правило! И зачем его придумали! Нет, я понимаю, я все понимаю! Это специально сделали, чтобы мы все были зависимыми, чтобы нас можно было унижать по каждому поводу, чтобы мы чувствовали свою ничтожность и слабость и заискивали перед ними, взятки им давали, конфеты в коробках носили!
У нее началась истерика. Наташа рыдала, молотила кулаками в грудь Вадима, захлебывалась, выплескивая наружу все напряжение, скопившееся за долгие месяцы болезни отца. Его смерть, похороны, обиды на сестру, страх за явно слабеющую мать, постоянная тоска по живущему в другом городе мужу, хроническая тревога за неуправляемую Иринку — все выходило из нее со слезами, рыданиями и такими детскими беспомощными ударами, которых мускулистый Вадим, похоже, даже не чувствовал. Он дал жене выплакаться, не обращая внимания на прохожих, с любопытством поглядывающих в их сторону. Потом довел до платформы, усадил на скамейку и начал кормить темно-бордовой, почти черной сладкой черешней. До ближайшей электрички было еще сорок минут, и, когда подошел поезд, оказалось, что Наташа, сама того не заметив, съела все предназначавшиеся сыновьям фрукты.
— Давай погуляем, — предложил Вадим, когда они приехали в Москву и вышли на Комсомольскую площадь.
Наташа посмотрела на часы. Они обещали вернуться к четырем, чтобы проводить Люсю, а сейчас только без четверти два. Действительно, лучше погулять, побыть вдвоем, чем сидеть дома и вымученно общаться с вечно недовольной сестрой. Они нырнули в метро, проехали две остановки
— Хочешь мороженого? — спросил он, когда они проходили мимо киоска.
— Мороженого? — удивленно переспросила Наташа. — Да нет, не хочу. Что я, маленькая?
— А когда маленькая была — любила?
— Конечно. Все дети любят мороженое.
— Раз раньше любила, значит, и теперь любишь, — уверенно сказал Вадим, покупая ей трубочку «Бородино». — А соку хочешь? Давай я тебе еще сок возьму, яблочный или виноградный.
— Да что с тобой? — рассмеялась Наташа. — Ты не забыл, сколько мне лет? Я же твоя жена, а не дочка.
— Ты не понимаешь. Мы с тобой все время жили врозь, ты в Москве, а я сначала в Ленинграде, потом в Лице. Переписывались, перезванивались, а когда удавалось встретиться, то, извини за подробности, из постели не вылезали. И вот мы сейчас с тобой идем по Москве, держимся за руки, и я вдруг подумал, что мы давно уже женаты, у нас двое сыновей, а ведь я за тобой так толком и не поухаживал. Мороженым тебя не угощал, когда тебе было девятнадцать, в кафе не водил, цветов не дарил.
— Неправда, — горячо возразила Наташа, сразу вспомнив тот букет белых махровых гвоздик, который в поезде Ленинград — Москва обильно поливала слезами влюбленная Инка Левина, — и цветы ты мне дарил, и в кафе водил.
— Мало дарил. И мало водил. По пальцам можно пересчитать, сколько раз. Но это не потому, что я невнимательный, а потому что мы мало бывали вместе. Вот я и хочу по мере возможности это восполнить хотя бы сейчас.
Намерение свое Вадим осуществил и, пока они дошли до дома в переулке Воеводина, почти силком заставил Наташу съесть три порции разного мороженого, два эклера, выпить кофе и бокал шампанского, а также принять в подарок букетик тюльпанов и охапку полевых цветов, купленных за рубль у какой-то бабульки.
В квартиру они вошли, когда на часах было без двадцати четыре. Наташу немного удивила странная тишина, ведь перед отъездом обычно бывает много суеты, вещи постепенно выносят в прихожую и все время проверяют, не забыли ли чего. Люся говорила, что поезд у нее в семнадцать часов с минутами, значит, сборы должны быть в самом разгаре. Однако по коридору никто не ходил, и из кухни голоса не доносились. Наташа юркнула в свою комнату, достала большую вазу, сходила в ванную, чтобы налить в нее воды, поставила цветы. Глубоко вздохнула.
— Ну что, Вадичек, праздник кончился, начинаются суровые будни. Пойду объясняться с сестрицей. Сколько веревочке ни виться, а разговаривать все равно придется.
— Мне пойти с тобой? — предложил он.
— Да нет, спасибо. Люсе не нужны лишние свидетели ее позора.
— А тебе моральная поддержка тоже не нужна?
— А я возьму с собой вот это, — Наташа зажала в кулаке маленький кусочек янтаря с застывшей в нем мухой — давний подарок Вадима, — и буду знать, что ты со мной, у меня в кармане. Ну, я пошла.