Тот самый Хиддлстон или одна ночь в Барселоне
Шрифт:
Колени щипало и жгло, ладошкам тоже досталось. Лиза с трудом поднялась на ноги, ощущая теперь тянущую боль на коже. Она была вся грязная, мокрая, драная, словно бездомная кошка.
— Отличное начало дня, черт бы все побрал! — она огляделась по сторонам в поисках зонта, выскользнувшего из рук во время падения, тот лежал перевернутым около проезжей части куда его, по-видимому, унесло порывом ветра.
С трудом доковыляв до зонта, она наклонилась и, внезапно взглянув на еле ползущий поток автомобилей, увидела в одной из них Тома. Остолбенев, она так и замерла в полусогнутом состоянии. Том сидел в пол-оборота
Она смотрела вслед удаляющейся машине, и слезы катились из глаз. Все те чувства, что она прятала глубоко внутри себя, пытаясь вначале вырвать, а потом смирившись с ними, сейчас вытекали из ее глаз. Пару минут она так и стояла, согнувшись, протянув руку к зонту, но не поднимая его. А потом будто выйдя из транса, схватила зонт, выпрямилась и смахнув слезы, едва шевеля губами, произнесла:
— Галлюцинация. Ты моя галлюцинация. Я не верю. Тебя не может быть здесь! — и побрела в сторону работы, крепко сжимая зонт в руке.
========== Достоевский ==========
«Галлюцинация. Моя Галлюцинация!» — вертелось в голове всю дорогу до ресторана. Колени адско жгло. Содранная кожа прилипла к джинсе, и теперь каждое движение отдавалось болью. Лиза морщилась при каждом шаге, но терпела. Это совсем даже не боль по сравнению с тем, что сейчас творилось в душе. Там все было перевернуто и изрыто, как после усердной работы экскаватора.
С того времени, как они расстались с Томом, она запрещала себе видеть его лицо, запрещала себе вспоминать о нем, думать, мечтать. Но разве можно сердце посадить на цепь, словно собаку? Она перекрыла кислород собственному телефону, заблокировав все группы в социальных сетях, которые так или иначе могли напомнить о нем. Как ей казалось, она научилась практически безболезненно восстанавливать в памяти черты его лица, любуясь каждой мимической морщинкой, каждым завитком вьющихся волос. Но сегодня, увидев его в машине, она потеряла самообладание.
Неужели это был он? Может разум сыграл с ней злую шутку, исказив лицо совершенно постороннего мужчины до копии Хиддлстона? Телефон надрывался в кармане. Лиза прекрасно знала имя того, кто так неистово пытался ей дозвониться.
— Алло.
— Лиза! Где ты? Что случилось?
– голос Еремеева был встревожен.
— Я иду, - поморщивших от очередного шага, произнесла девушка.
— Лиза, я же просил тебя. Была такая важная встреча. Ты была мне нужна, — как ни странно в голове Бориса не было никакого раздражения, скорее сожаление.
— Простите, Борис Павлович. Подвела. Упала. Колени разбиты, — совершенно безразличным тоном произнесла она.
— Ты чего сразу не позвонила, дуреха? Давай приеду, заберу. Обед все равно уже кончился и все разъехались. Где ты?
Все таки в Борисе была человечность, доброта и забота, которую он усердно прикрывал напускным цинизмом и безразличием, но вот перед ней он больше не закрывался. Чувствуя свою вину, пытался теперь искупить ее, проявляя заботу старшего брата.
«Как же это не модно в современном мире быть человеком!» -
— Спасибо. Я уже сейчас приковыляю, — она нажала отбой.
Буквально в нескольких километрах от того места, где закончился один разговор, начался другой. Как и в прошлый раз трубку долго не брали. Но Люк упорно ждал. Наконец послышалось долгожданное:
— Алло.
И вновь дыхание перехватило.
— Привет, — пересохшими губами произнес Уинзор. —Это Люк. Как ты?
— Привет, — ответил собеседник таким спокойным тоном, будто заранее знал, что ему позвонят.
– Дела в порядке. Или как там у вас говорят: «Все хорошо. Спасибо».
Впервые за долгое время Люк услышал его смех.
— Я в Санкт-Петербурге. Мы можем встретиться? — сколько же надежды сейчас прозвучало в голосе Уинзора.
— Я так и понял, что ты прилетел. Я смотрел анонс культурной жизни города и мастер-класс с Томом Хиддлстоном. В курсе, на кого ты работаешь, — из трубки послышался ехидный смешок.
Челюсть Люка оказалась в районе коленок. Он никогда не говорил с ним о работе. Как он узнал? Хотя что удивляться, всемирная сеть знает и показывает все, а его лицо так часто мелькает рядом с Томом.
— Ха, русский прохвост, ты прав. Я здесь. И я хочу видеть тебя. Я скучал.
– Уинзор больше не мог сдержать в себе, обуявшие его чувства.
— Где ты сейчас?
— Невский проспект. Отель «Radisson». Мы только заселились. Я специально прилетел на день раньше положенного, — Люк замялся, понимая, что болтает лишнее.
— Даже так! — собеседник явно не скрывал своего удивления. — Ну, тогда с меня ужин. Через 2 часа. Я вышлю адрес в смс. До встречи. И если что, я был бы не против лично познакомится с Хиддлстоном. Если он не занят, то я прошу его присоединиться.
Нельзя было сказать, что Люк был в восторге от этой идеи, надеясь провести время только вдвоем, но раз уж русский настаивал, то ничего не оставалась ответить, как:
— Я обязательно приглашу его, если у него нет планов на вечер, то он скорее всего согласится, — Люк попытался улыбнуться как будто, собеседник сейчас мог видеть его лицо.
— Хорошо. В любом случае до встречи, — в трубке послышались короткие гудки.
Промыв и забинтовав оба колена, Лиза могла с трудом передвигаться. Но уходить с работы вовсе не собиралась, хотя Еремеев готов был уже силой запихнуть ее в машину и отвезти домой. Она прекрасно понимала, что дома, оставшись наедине с собой, истерика накроет ее с силой десятибального землетрясения. Поэтому она как можно дольше оттягивала момент появления в собственной квартире.
Гостей в ресторане было немного, но это и не удивительно, обед закончился, а вечер еще не наступил, поэтому «Достоевский» сейчас практически пустовал, давая Лизе возможность хромая, вышагивать по заведению, не привлекая особого внимания.
Сегодня она поговорила со всеми коллегами, с которыми только могла, она даже мойщиц - узбечек не обделила своим вниманием. Самое главное было отвлечься. Как только она переставала вести с кем-нибудь диалог, воспоминания о Хиддлстоне накрывали ее подобно многометровой волне. Она захлебывалась в них и ей было страшно. Броня не работала. В принципе, ничего не работало больше. Она не могла сопротивляться собственным чувствам.