Тот самый Паровозов
Шрифт:
Черное море. Как же давно я его не видел. Последний раз мне пять лет было. Но детские воспоминания – они самые живучие. Я стоял на берегу, слушал, как волны перекатывают гальку, как кричат чайки, вдыхал запах соли и водорослей, будто снова попал туда, куда никому нет возврата…
Вот мой мячик сдувает ветром в море, он, набирая скорость, уплывает от берега, а отец все стоит и ждет, не торопится. «Я ему дам фору!» И когда мяч уже становится неразличим у линии горизонта, пускается за ним в погоню. Возвращается почти через час и смущенно говорит: «Не переживай, Алешка, твой мячик в Турцию уплыл!»
Вот я в местном парке отдыха,
Вот я с отцом в тире. Впервые в жизни. Отец заряжает ружье, показывает, как нужно целиться, как стрелять. Я долго целюсь в самолет. Наконец стреляю. Самолет остается на месте, зато ракета, с грохотом описав дугу, падает за бортик. «Ай молодец, бичо, снайпер, мамой клянусь!» – кричит усатый тирщик. А другой человек, сильно подвыпивший, долго говорит что-то. Отец улыбается и кивает головой. «Советовал тебя в Суворовское отдать!» – объясняет он на улице.
А еще бутылочные стеклышки, гладкие, совсем не острые, отшлифованные морем. Я очень любил их собирать…
Мы взяли напрокат тент и засунули туда Рому. Лена благоразумно присоединилась к нему минут через двадцать. Стало совсем жарко, настолько, что если смотреть вдоль берега, очертания деревьев причудливо извивались в потоках раскаленного воздуха. А мне захотелось загореть сразу, за один день. Чтобы в Москву приехать в состоянии неземной красоты. Я плавал, нырял, пускал блинчики, курил, собирал стеклышки, ловил крабиков. Но в тень, невзирая на призывы Лены, не залезал. Часа через три-четыре стало здорово пощипывать. «То, что надо!» – подумал я и разрешил всем вернуться домой.
По дороге кожу стало драть еще сильнее. А когда мы вошли в дом, Майрам, увидев, какого я цвета, вплеснула руками, заголосила что-то траурное на армянском и сразу же стала натирать меня мацони. Но было поздно.
Ближе к вечеру поднялась температура, всего трясло, не хотелось ни есть, ни курить. Казалось, что и кости тоже сгорели. Я болел три дня сильно и еще три дня умеренно. Вся спина превратилась в огромный волдырь. Меня показывали друзьям, соседям и даже дальним родственникам, приехавшим из Очамчиры. Все причитали, цокали языком, в общем – жалели, но подозреваю, что в глубине души считали дураком. В общем-то правильно. Только ближе к ночи я выползал на балкон и принимал воздушные ванны. Тогда ко мне присоединялся Сетрак, мы пили кофе и говорили с ним о разном. Про царство Урарту, про резню в Турции, про болезни, про машины, про то, как он ездит продавать мандарины в Россию, которая начиналась за рекой Псоу в сотне километров от Гумисты.
Продажа мандаринов являлась в то время основной статьей доходов для жителей Абхазии. Причем место имела контрабанда в огромных, чуть ли не в государственных масштабах. Дело заключалось в следующем. Мандарины со своих участков можно было продавать только местным закупочным кооперативам. Те платили копейки, и дураков сдавать им мандарины не было.
Все загружали свои автомобили мандаринами под завязку и выезжали на большую дорогу. Кругом висели плакаты:
«Цитрусовые в любом количестве за пределы
Те, кто имели большие участки, могли заработать тысяч двадцать – тридцать. У семьи Сетрака было два сада. В Гумисте и в Эшерах.
Вообще понятие денег здесь было совсем другим, нежели в Москве. Мне казалось, что тут их воспринимают иначе, практически на вес. Я помню, когда жил в селе Махновка, на самой границе с Украиной, что значили там три-четыре сотни, которые местные жители получали с продажи урожая со своего огорода за год. Да какой там урожай, лук да картошка. Убогие домишки, редкие мопеды. Мотоцикл считался за несусветное богатство.
А здесь у всех были огромные дома, большие участки, почти все мужское население имело машины, причем дорогие, красивые, хотя малость аляповато отделанные. Попадались даже иномарки. Правда, почти на все цены были намного выше, чем в Москве, качество оставляло желать лучшего, а сдачу в магазинах никто никогда не спрашивал.
Я слышал еще в детстве от своей тетки Юли, что в Тбилиси никто не дает сдачу. Требовать сдачу считалось оскорбительным. Вскоре мне пришлось убедиться, что в Абхазии те же традиции.
На второй день, высадив запас своих московских сигарет, я пошел в местный магазинчик, перед этим выяснив у Сетрака, какой самый популярный местный сорт. Оказалось, что «Апсаны», так абхазы называли саму Абхазию.
В магазине стояла небольшая очередь, исключительно из мужчин. Все они, подходя к продавцу, делали одно и то же. Протягивали ему рубль и говорили: «Две пачки „Апсаны“!» Брали протянутые сигареты и уходили. И все бы ничего, да только пачка стоила сорок копеек. Значит, с каждого рубля продавец пятую часть клал себе в карман. Нормально. Кормить этого достойного сына Колхиды совсем не входило в мои планы.
Когда настала моя очередь, я протянул ему четыре рубля и сказал: «Десять пачек „Апсаны“, пожалуйста!» Продавец внимательно посмотрел на меня, перевел взгляд на трешку и рубль, нагнулся под прилавок и вытащил сигареты. Я сгреб их в сумку, и отправился домой в приподнятом состоянии духа.
– Сетрак! – произнес я гордо. – Мне вашего продавца удалось наколоть! Не дал поживиться этому жулику!
И поведал Сетраку о своем поступке, достойном хитроумного Одиссея.
– Ашота обманул? Молодец! – улыбнулся Сетрак. – Покажи-ка, Моторов, что он тебе продал!
Я протянул ему сумку. Сетрак вытряхнул на стол сигаретные пачки, посмотрел на них и еще шире улыбнулся.
– Считай, Моторов, – засмеялся он, – еще не родился такой человек, который нашего Ашота обманет!
Пачек было девять. Но оказалось, и это еще не все.
– Смотри, Моторов! – продолжал забавляться Сетрак. – Видишь мои сигареты? Здесь какая картинка на пачке? Синяя! А у тебя зеленая! Видишь полосочки на сигарете? А у твоих нет! Теперь понюхай! Чувствуешь, как мои пахнут? Табаком пахнут! А у тебя? Что говоришь? Рыбой и плесенью? Наверное, ты прав. Теперь мои закури! Нравятся? Вот и кури! А те, которые тебе Ашот продал, курить нельзя. Эти сигареты у него года три лежат. Тогда на фабрике крыша обвалилась, дождь сильный был. Табак намок, гнить начал. Бумага намокла, пачки намокли. Но план делать надо! Ашот не знал, что ты мой гость. Теперь узнает. Скажу ребятам, завтра сигареты твои поменяют!