Тот самый сантехник 4
Шрифт:
Озадачило, если не сказать больше.
Вокруг было много надписей. Те территории, что рядом обозначались, были подписаны как «наши», «почти наши» и «точно наши». А те, что поодаль, что в основном гораздо западнее, обозначали себя уже как «полудурки», «придурки», «эти ничего так», «а это кто такие?». Были и «мудаки» и «если не трогать, вонять не будут». Была даже надпись — «конченные», с картинкой под ней, где сатанисты хоровод вокруг деда водили. А дед в пиджаке делал вращательно-поступательные движения
«Любопытные детали», — сразу подумал Боря.
А чуть ниже лобка прелестной дамы он следом увидел красную кнопку. Большая, тугая на вид, но с потёртостями, совсем не женственная, она вдруг обозначила на себе голову майора Гусмана в очках и фуражке.
— Что случилось? — спросил он. — Нэнси напилоси и понеслоси?
— Я точно не знаю, — ответил Боря. — Но что, если так? Им же там не только самогон разрешают. А если поджигать забывают?
Тогда Гусман снял очки, протёр и немного подумав, продолжил:
— Думаешь, отмазывать тебя буду?
— Не знаю, — признался Боря. Но на всякий случай уточнил. — А будешь?
— А вот не буду! — сразу рубанул правду-матку майор и вводную обозначил. — Ты парень то дерзкий, но пока всем не нашим ориентацию в правильное русло не вернёшь, служить будешь до последней капли воды из крана! А кран то… капает!
— Как же я верну? — забеспокоился Боря. — Они же эти… трансформированные! Ну, сознанием. А без сознания какое осознание? И можно хотя бы на последний оборот не подкручивать? Вы там им сами скажите.
— Боря, ты хоть хуем пёрни, но чтобы завтра было сделано! — рассердился майор. — Люди мы добрые, где-то даже отзывчивые. Но сам понимаешь, я свою дочь за кого попало не выдаю. Она у меня — штучный товар. Эксклюзивный. Так что иди и сделай всё как надо. А как не надо оно и так выйдет. Долго ли, умеючи?
— Есть, — ответил Боря, словно получив астральную команду.
И открыл глаза.
С недоумением уставившись на мусорку, он приподнялся. Хорошего мало на кожуру от картошки смотреть.
Шея хрустнула. В голове стрельнуло. В глазах поплыли блики, а в затёкшую руку даже начала возвращаться кровь. Организм тут же попросил водички, чтобы остудить мотор в нелёгкой борьбе с ядом.
Всё-таки нелёгкое это дело — воскресать из небытья.
А вот миру вокруг — всё равно. Своих у него проблем хватает. На ка кухне, например, по-прежнему горели две из трёх лампочек. И за столом по-прежнему сидел Стасян. Глядя перед собой, куда-то в глубины коридора, он прижался щекой к пустой пятилитровке и что-то бормотал ей как родной, даже легонько поглаживая по ребристой поверхности.
Боря с трудом приподнялся, прислушался к разговору сокровенному. И тогда расслышал сантехник:
— Не, ну а я чё? Надо, так надо. Самоката у меня
— Стасян? — буркнул Глобальный, с трудом поднимаясь и наливая водички в стаканчик из чайника. — Ты чего? В сомнения пошёл что ли? Ты это брось. Ты ж мужик! Надо — сделал. Потом спросил, что надо было точно сделать и переделал уже как надо.
Мужик с настолько колючей щетиной, что могла резать бумагу, повернулся на голос и вдруг спросил тихо:
— Борь, а что если, я там обделаюсь? Ну, за лентой. Всякое бывает. Жизнь даёт кренделей.
— В смысле обделаешься? Диарея не прошла? — уточнил Боря, трогая и свою щетину.
Под кожу словно ежа засунули. Жопа так точно на уровне лица была — пахло соответствующе.
— Да не, с этим — порядок, — заявил кореш. — Подлечило зелье. Теперь неделю только толстеть буду. Вообще, права была бабка Авдотья. Всё, что горит и течёт — целебное… Земля ей пухом.
— Так в чём вопрос, Стасян?
Крановщик перехватил взгляд и спросил в лоб:
— А что, если глядя в прицел, я не смогу курок спустить?
— Это почему ещё? — прикинул Боря, в холодильник заглядывая.
На столе почти не осталось провизии. Возможно, часть даже убрали в холод. Но в холодильнике из холодного только банка солений оказалась. А в ней огурчики меньше пальца плавали. Привлекательные на вид.
Одни скажут — не выросли. Другие добавят — корнишоны-переростки. Разность мнений. Независимость взглядом. А как для Бориса, так доставай и ешь. Чем он тут же и занялся.
— Потому что — жалко, — объяснил крановщик. — Я ведь жалостливый, Борь. Я привык, что меня бьют, а сам бить не умею совсем. Мама говорила, что нельзя драться. А я маму слушался. Ну и кому я такой послушный сдался?
— Ты что, не дрался никогда? — с аппетитом захрустел огурцом Боря, отпив немало рассола и выловив первый парой пальцев.
— Ну как не дрался… повода не было, — вздохнул Стасян, поддавшись на откровения.
Боря открыл окно, зачерпнул снега, омывая пальцы от рассола, затем приложил снежок ко лбу. Блаженный холод пригодился. Комок сначала поддтаял, защипал кожу, а затем растаял как на раскалённой сковородке.
Полегчало.
Тогда Глобальный перехватил взгляд. И крановщик пояснил: