Тот самый сантехник 7
Шрифт:
— Я таких душил, душу и душить буду! — настаивал на своём Хрущ. — Я хочу, чтобы ты понимал, как обстоят дела.
— Мало ли что ты там хочешь? — проворчал Старков. — По сути он тебе ничего не должен. Ты доебываешься чисто по беспределу. Он такой же вор, как ты и я. А если это насилие по расчёту, то шоколадки у тебя в руках я не вижу. Так что хотя бы разговаривай по-человечески.
— Я в авторитете!
— У тебя первая ходка, — хмыкнул Старков. — И сидишь ты всего лишь месяц… О каком авторитете ты говоришь?
— А ты видел с кем я сидел?
—
Положение «на хате» накалялось. Растерянный Хрущ покраснел лицом от гнева от такого попрания канонов. Он едва руками не махал с разъяснением «это не по понятиям!», но ничего не мог поделать против двоих.
Возраст не тот.
Тогда он просто забрался на шконку и задёрнул рукотворную шторку, чтобы обдумать план в одиночестве, не видя эти рожи вокруг. Противники объединились. Это минус. Но всё могло измениться на прогулке, где можно подцепить своих людей и всё исправить, объяснив попутно новому «почём фунт лиха».
«Это даже несмотря на то, что объект номер два прописался на хате как надо. Совсем не далёкий человек», — с тоской понимал Хрущ.
Но прогулку неожиданно отменили в связи с новой перетряской штата и переселения подопечных, что теперь больше походило на миграцию оленей к водопою. И до обеда в камеру на двенадцать человек загнали сразу троих, отказавшихся идти на фронт в силу «религиозных убеждений».
Один назвал себя «Старейшина Алагаморов». Двое других были молчаливыми здоровенными лбами, которых он представил, как — Блоб и Джоб. Все трое вообще отказались прописываться, сославшись на то, что Сатана про них и так всё знает. А кто не согласен, будет иметь дело с ним. С их небольшим посредничеством.
Глядя на «быков» из-за шторки, Хрущ уже слова не сказал, когда Алагаморов всецело занял вторые нары у окна, а его религиозные солдаты расположились на соседней шконке, в опасной близости от самого Хруща.
— Беспредел какой-то, — уже скорее вяло бурчал бывший положенец, который совсем недавно жил на малине, в особой камере с преференциями, а теперь ждал своей очереди у сортира и позволял себе обидные реплики лишь по отношению к Шмыге.
— Шмыга, к ноге! — в очередной раз обронил он, едва вымыл руки и присел «на пенёк», когда камеру наполнили наполовину.
Пеньком считались стулья у стола, за которым кому попало в старые времена сидеть не полагалось. А как теперь будет — вообще не ясно.
— Никуда я не пойду! — огрызнулся Антон Сергеевич, не желая отрываться от описания платья распутной дамы, что собралась на бал, где её обязательно «наебалят», судя по обещанию автора ещё в аннотации к роману и развратной обложке. — Надо — сам подойди.
Хрущ оказался в меньшинстве и обедал за столом с края, в одиночестве, когда принесли похлёбку. Ему даже пришлось самому отдавать посуду. А за доступ к общему столу вообще никто не проставлялся. Как никто не возмутился и тому, что Шмыга ест вместе со всеми, от чего Хрущ подскочил от стола, как будто тот был в плесени.
— Беспредел какой-то, —
В этом мире его должны были уважать, как любого вора. Но один вор в камере сидел не правильный, другой не той ориентации, а группа третьих были слишком модернизированными, чтобы принимать условия старой игры.
— Слава Сатане! — говорил Старейшина Аламагоров перед тем, как начинать трапезу вместо молитвы богу.
— Восславим Сатану, — добавляли его помощники, поедая баланду с полным безразличием, от чего даже баландёр в коридоре округлил глаза.
К вечеру Хрущ уже почти смирился с новой нейтральной ролью для всех, при которой он терял позиции, но и не опускался до уровня Шмыги.
Но тут в камеру подселили ещё двоих. Один представился Михаилом, другой Семёном. Оба были первоходками, вяло объясняя, что сели по глупости, покрывая бандитов с оружием, а раньше работали охранниками.
— «Красные», что ли? — тут же вцепился в эту информацию Хрущ и начал прописывать их по всем правилам. — Да вы знаете, что тут со служивыми бывает? Ментов на зоне не любят!
Они не знали. Он пугал.
— Да не менты, — вяло оправдывался молодой. — Просто мешков с деньгами охраняли на КПП.
— Ага, в посёлке Жёлтое золото, — добавлял тот, что постарше. — Вот где все деньги с области осели!
Шмыга с Вольфычем о том посёлке слышали лишь краем уха. И помалкивали на своих шконках. А вот Алагаморов вдруг активировался.
— А, Жёлтое Золото! Так у меня дом там остался. Во истину место, угодное Сатане!
Блоб и Джоб активно закивали. Жилось им там сладко, пока рогатый начальник от них не отвернулся. Правда перед тем отвернулся сам старейшина, стоило попасться, но как только вновь повстречались на зоне, он тут же сказал, что это было «испытание верой». И вопрос закрыли.
Глядя то на охранников, то на сатанистов, то на карты, спрятанные в отделении для кассет в магнитофоне, Хрущ вдруг придумал план. Обоих лопухов следовало подмять под себя, чтобы сместить баланс сил в камере в свою сторону. Но сделать это можно было, лишь показав или хотя бы обозначив свою власть на хате. А сделать он это мог, лишь отыгрывая старую карту.
— Шмыга, вот ты говоришь, что долг я на тебя повесил ни за хуй собачий. А сбоку припёку только телячий и поросячий висит.
— Ну да, так и говорю, — донеслось от первого бывшего директора УК Светлый путь. Он даже грозно добавил, глянув на коллегу. — По беспределу!
— Так давай по-честному, по-пацански. Отыграй этот долг, — тут Хрущ убедился, что в коридоре никого нет, достал карты из магнитофона и добавил. — В «очко» сыграем?
Антон отложил книгу и признался:
— Не, в очко сегодня не хочу… Не чешется.
— Да в игру очко, дурик, — даже как-то мягко ощерился Хрущ. — Игра такая. «Двадцать одно». Набрал — выиграл, меньше набрал — можешь выиграть. Больше набрал — перебор. Я покажу, как играть.
И он показал, даже пустив ради этого дела за стол человека с низкой социальной значимостью.