Тот самый сантехник 7
Шрифт:
Прикидывая куда деть шестнадцать миллионов из сумки так и этак, Боря понял, что Ларису Борисовну подводить не желает. Она выход на сбыт золота даст. Но и Аглая ему палки в колёса не вставляла. Вкладываться в ресторан надо, как и запланировал. Но если дом Битиных хотел забрать подешевле, то уже не хватало даже на квартиру Леси.
«Хоть всё продавай и на край света езжай, где безопаснее. Так почему бы и не Нагорный Карабах? Не хуже Израиля. Там тоже тепло», — даже прикинул внутренний голос: «Ах да, загранпаспорта же нет. Да и зиму мы любим больше. Мама вон в Италию уезжала и вернулась. Так может,
Тут Боря вспомнил два момента. Во-первых, заначки за плинтусами у Шаца ещё никто не отменял. А ещё на соседней улице его визита в доме Князевых ждали. И там о процентах пока вообще не договаривались. При удачном раскладе, может, даже занимать не придётся.
Учитывая прошедший день, ещё и в плюсе останется.
Глава 22
Хуцпа
Некоторое время назад.
Камера на двенадцать человек, шесть двухуровневых лежанок вдоль стен. Они же — нары. Лишь два комплекса стояли у окон, у самих батарей, поближе к окну. Но они не полностью загораживают свет, иначе всем по полдня сидеть без света.
Помещение не битком. В нём отбывали свой срок только восемь человек. Причём, половину «уплотнили» только утром, после очередного построения.
Дело было так…
Антон Сергеевич Иванов по кличке Шмыга вдруг остался в камере в одиночестве.
И расстроился новому подселению больше всего. Ещё в ночи его кровать стояла у окна, и он мог читать книги на верхней полке, но едва в камеру заселился следом Никита Сергеевич Хрунычев, он же — Хрущ, как его сместили поближе к параше. На нижнюю полку. Как человека, что расположен в общей иерархии пониже… Где-то в районе плинтуса.
В прошлый день давно проверенных людей Шмыги убрали. И налаженные отношения в камере дали трещину. Всё приходилось делать по новой: договариваться, присматриваться, уточнять вкусы.
«Перестройка, мать её!» — расстраивался Антон, поглядывая на грозного старикана.
В последний месяц тюрьма стремительно расселялась. Произошло это после посещения двора людьми в военной форме. Шмыга и сам получил предложение уехать подальше, на передок, как они это называли. Но он предпочитал альтернативную службу «на передке». И получать шоколадки вместо того, чтобы поближе слушать стрёкот автомата и смотреть на зарево в ночи после переобучения.
Камуфляжной романтики бывший директор управляющей компании «Светлый путь» не понимал. Как воровать — понимал. Как обманывать — знал точно. Как подставлять государство, недоплачивая налогов, но требовать от него льгот — со временем вник. А вот как идти это государство защищать с оружием в руках — не понимал. Это было выше его разумения, как и понимание Родины.
Раздумывая что же такое эта Родина, (и что он ещё бы мог у неё украсть), Антон Сергеевич уже готовился к участи быть вечным изгоем в камере на фоне постоянно понукающего его Хруща.
Того перевели, по слухам от охранника, из самой «малины», где сидели только авторитетные воры. Их даже называли соответственно — в законе. Пусть само выражение «вор в законе» было оксюмороном, но статус вора в законе имел определённое положение на зоне. А Шмыга и не спорил,
По слухам, сам Хрущ обворовал половину района, нагрел стариков и знал назубок все фразы из кинофильма Джентльмены Удачи. Но в конкретную сумму ущерба его грабежи и обман так и не вылились. Сам он, набив портаков на всё теле, уверял, что наворовал на десятки миллионов, тогда как сам Шмыга ТОЧНО БЫЛ УВЕРЕН, что спёр у людей на районе, а заодно и всего государства эти десятки миллионов. Так что вопрос кто из них больший вор и тем более в законе, был открытым.
Шмыга не поднимал подобных порядков, не желая не только разговаривать по блатному, но и жить этой блатной романтикой. Его устраивали романтические романы из местной библиотеки, оголтелый онанизм на скрепящей тахте и периодический массаж простаты. Это простой мир, с простым распорядком дня с шоколадкой на вечер за труды «на передке».
Тогда как Хрущ таскал из камеры в камеру магнитофон на кассетах, который у него почему-то не забирали. И вечерами заставлял всех слушать блатные песни. А там всё от бутырки до вороваек. И лебедь на пруду мог спорить только таволгой в лесу на лесоповале.
Требование Хруща к Шмыге выдать ему миллионы со временем подутихло по зоне. Убить его так и не убили, пока рядом сидели надёжные люди, да и с охранниками он нет-нет, да ходил на перекур. Но тюрьмы пустели, людей расселяли, переводили с областей и краёв и дальше конвейеру на фронт. И вот настал тот день, когда Хрущ оказался ближе, чем хотелось бы.
Хрущ теперь мог стребовать что угодно лично.
Шмыга уже готовился к следующей тяжёлой ночке в камере на двоих со своим основным врагом, когда третьим к ним вдруг среди бела дня подселили Старкова Тимофея Вольфовича. Он же следующий за ним директор управляющей компании Светлый путь.
На полсотни миллионов Старков за неполный квартал наворовать не успел, конечно, как бы ни старался. По нему подхватились на пару лет раньше. Но оставив без отопления в холода прокуратуру, Тимофей Вольфыч тоже схлопотал немалый срок. И тоже мог считаться вором, а то и вступить в блатные ряды. Благо шоколадки не любил и предпочитал драться, вместо того, чтобы следовать «пути любви».
Но к огромному удивлению Хруща, Старков тоже чурался «чёрной кости». И чисто по-человечески в камере ему был ближе именно Шмыга. Как коллега, с которым можно было обсудить книги. И то, как ловко оба тендера выигрывали, а затем спускали на тормозах, расхищая, а порой просто спиздив всё, что было возможно. А старая инфраструктура и без капремонта ещё пару лет простоит.
Хрущ, который тоже лишился своих людей в камере при переводе, смотрел на это дело с ужасом. Заняв лучшую шконку в камере, он тем не менее, дальше не мог продвинуться ни на шаг. Годы уже не те, чтобы кого-то ломать и кидаться табуретками.
— А чего ты от него толком хочешь-то? — не понимал Вольфыч, который тоже был не пальцем деланный и смотреть на то, как старик буквально душит молодого за горло, требуя крупные суммы, смотреть не собирался. — В карты он с тобой не играл. Долги ты ему придумал. А где соль, Хрущ?