Тот самый яр...Роман
Шрифт:
Не проронив ни слова за время пересказа события, Натан Натаныч встал и пошёл за повеселевшим рыбаком.
— Василий, неужели ты кулак разглядел?
— Вроде внушительный был… успел отсыреть в подземелье…
Губы у Василия просились навыворот, глаза слезились.
Рассказ о воскресшем кулаке подействовал на фронтовика панически. Не находил себе места, суетился около рыбака, выпытывал подробности:
— Разбух, говоришь, отсырел кулачище?
— Может и местью налился… разберись сейчас… сорок лет на волю рвался… Обь задаст жару мертвецам. Раньше по одному-два трупа
— Людей помянем, — осердилась на Губошлёпа Октябрина.
— Были люди, а сейчас — кости на блюде.
— Эх, сосед ты мой ненаглядный, разве так о земляках-страдальцах рассуждают?
— Красный Октябрь, слезливую философию разводить не надо… Конечно, рабу под мечом гладиатора погибнуть приятнее, чем от пули НКВД… Кому какой фарт выпадет…
Издалека музыкальным наплывом цедились победные марши.
В дверь громко постучали.
— Вваливайся! — гаркнул Василий.
— Не командуй! — приструнила хозяйка.
Появился щупленький мужик в добротном шевиотовом костюме, поздоровался.
— Привет, Ефим! — ответил за всех рыбак в камуфляже. — Садись, гостем будешь.
— Вась, я к тебе. Некоторых владельцев дюралек в спешном порядке приглашают на пристань. Ты в их числе.
— Зачем понадобился?
— Я к тебе на квартиру, сказали, у Октябрины, — заминая конкретный ответ, схитрил Ефим.
— Не юли, конторская душа!
— ЧП на Оби… обрушение яра…
— Ну-у?
— …Вроде как трупы до воды сползли…
— А мы, значит, их на лодки будем собирать, свозить на берег для перезахоронения?
— Наверно, — соврал конторщик, — поглядывая на водку.
Мудрая Октябрина перехватила взгляд, пригласила к столу.
— Спасибо, спешу. Мне ещё адресов восемь оббегать надо. — Артистично опрокинул поданную хозяйкой рюмаху. — Так ты, Вася, без опоздания. По ящику водки на рыло обещают…
Такой калым устраивал владельца дюралевой лодки.
— Слава Богу, — перекрестилась Октябрина после ухода деловых мужиков, — хоть по-христиански, с почестями захоронят.
Беседа с гостем разладилась. Сидел насупленный, отрешённый от праздника и застолья. События дня толклись мошкарой, кусали, зудили душу.
— Вы прилягте, отдохните. — Хозяйка взбила подушку, погладила наволочку. — Дымок дожидается… он успокоит, сон намурлычит…
«Какое роковое совпадение…».
Кулак, торчащий из яра, лишал покоя и сна. Натан Натаныч глазел в потолок, отлавливая разрозненные мысли, пуская их по руслу недавнего события… Вся жизнь представилась никчемной, пустой и в этом бытейском вакууме скапливалась гарь сплошных огорчений, обид и тревог. Никогда не понимал — кто вёл чикиста и фронтового снайпера по стезе судьбы. Годы обрушились, как Обской яр. Чей-то пропитанный хлорной известью кулачище опять пригрозил с густо побелённого потолка. Полетел над кроватью лепесток отшелушенной извёстки, будто кулак сбил её и нацелил на давнего служку расстрельного взвода.
Сытый Дымок опять лежал над сердцем. Мурлыка успокаивал, лечил, услаждал слух, но теперь его лекарские способности улетучились, напев потерял
Праздник выливался в панихиду.
«И почему это случилось в мой приезд?.. Мне не нравится такая разновидность мести… Выходит — дуэль с жизнью заканчивается не моей победой… Дуэль с судьбой тоже… Есенин, помоги… где твои пластыри для души, микстуры для сердца?»
Стал придрёмывать… над постелью закачался череп с дымокуром… скалил зубы Васька и по-лешачьи хохотал на всю горницу…
Трупы покоились на песке, на самой вершине песчаного скола. Обь пребывала в раздумье: поглотить их или оставить людям для окончательного мудрого решения.
Мудрецы из обкома партии, слегка напуганные праздничным выкрутасом великой реки, обзванивали просторные кабинеты столицы. Они ждали ЦУ от главного партийного руководства, от КГБ, запамятовав второпях, что дни впереди праздничные и мягкие кресла пустуют. Пришлось прибегнуть к аварийной — прямой дачной, квартирной связи.
А груз ответственности был не велик. Первый из гуманного соображения мог дать распоряжение о перезахоронении останков. Никто бы не посмел снести голову, поднятую во имя добра и справедливости.
К скверному замыслу пришла трусливая верхушечная рать.
Выпадал удобный случай покаяться за бесчинства сорокалетней давности, за подлые делишки убийственного наркомата.
Главная партия страны не нашла в себе духа чести и совести. Комитет государственной безопасности услужливо обезопасил её от непозорного поступка покаяния… Вот бы когда заговорить во весь голос о бесчинствах наднародной структуры, укрытой под грифами совершенно секретно, для служебного пользования.
Никто не задумывался — почему народ выламывается из-под пригляда власти, почему ежовщина, бериевщина, науськанная партийным кланом ЦК, бесчинствует на просторах Великой Руси.
Заокеанскому оевропеенному меньшинству было на руку палачество, кипевшее в застенках НКВД. Агентурные данные из страны Советов были самые утешительные: дух нации сломлен, народ отброшен в эпоху крепостного права.
Проявить бы местное геройство партийному лидеру Фигачёву, послать на Север успокоительную депешу: «Останки перезахоронить в братской могиле». Так нет Заручившись поддержкой Москвы, отдал категоричный приказ сокрыть останки в глубинах Оби…
На пристани галдела группа лодочников. Почти все навеселе. Градусы сделали земляков хайластыми, жуткое событие на Оби — возбуждёнными.
Чиновник, сколачивающий артель, подстраивался под общий развязный тон:
— Земляки! С праздником всех! Правда, праздничек сегодня омрачён. Обь вывела на свет божий давних врагов народа… тут и колчаковцы, и дезертиры, и предатели Родины… Поступил приказ: кости утопить… И то, что им лежать в земле. Только наш яр позорят… Сейчас подъедет «Беларусь» с тракторной тележкой. Разберёте груз — траки, цепи, арматуру, другое железное ломьё и по моторам… Будет, будет водка, — глядя в сторону Губошлёпа, — подтвердил распорядитель, — за такую непыльную работёнку — по ящику водки… каждому.