Тот самый яр...Роман
Шрифт:
— Мог и тебя грохнуть первым.
— Мог, Васенька, мог. За мной немецкие меткачи долго охотились. Меня в разведроте десяточкой прозвали. Фрицы листовку забросили: «Всё равно в „десяточку“ пулю всадим».
Хозяйка слушала, вздыхала. Короткий военный эпизод привёл в глубокое раздумье.
— Не сидели бы мы с тобой, Натаныч, не выпивали за жизнь… И зачем войны проклятые придумали…
— Чтобы мир слаще казался, — подсказал весёлый Глухарь.
— У тебя на всё про всё всегда затычка найдётся.
— Хочешь
Октябрина косо посмотрела на свистуна. Давно собиралась спросить гостя о приёмном сыне Никодиме. Саиспаиха скупилась на правду. Рассказывала: Воробьёв увёз его крадом.
Всё было не так.
Устав от пьянок матери, от вечных разборок с новым энкавэдэшником, Никодим сбежал в Томск к Натану Натанычу. Получив прописку, женившись, стал выживать фронтовика из квартиры. Распустил слух: приёмный отец подбивает бабки к его смазливой жене.
Оставив тёплый угол, снял комнату у Варвары.
Своих деток у доблестного фронтовика не было. До войны не успел обзавестись ими, а после тяжёлого ранения в пах доктора вынесли суровый приговор: никакую женщину дитём не осчастливишь.
— На Никодимку зла не держу. Молодёжь пошла хваткая, бесстыжая. Выпив, сын Прасковьи стал валить на меня тяжкие беды, творимые в застенках НКВД. Мать подогревала чувства ненависти ко мне. В письмах к Никодиму посылала проклятья к полумужу. Я не был полуотцом по отношению к её сумбурному сынку. Не стал судиться из-за квартиры… вручил ключи на серебряном подносе… с пенсии помогал.
— То-то Саиспаиха скрытничала, утаивала подробности.
— Октябрина Петровна, Прасковью тоже не виню. Каждый человек проходит дорогой ошибок.
— Непутёвая она, — подсказал Губошлёп.
— А ты путёвый?
От скорострельного выстрела взгляда Красного Октября Васька пригнул голову.
— Согласен. И я никудышный для общества человек. Но за правду на виселицу пойду.
— Сиди уж, висельник!
— Не груби, соседка. Уедет фронтовик, а нам с тобой вековать у Оби до смертного часа… Натаныч, хочешь я тебе диван по заказу сделаю. Меня считают толковым краснодеревщиком.
— Зачем он мне? Немного осталось разлёживать на мягкой мебели… Скоро земелька мягкая позовёт… пухом будет — говорится при прощании с усопшим.
— Не разводите могильщину! — оборвала квартиранта Октябрина. — Такие мысли надо в тряпочке держать, не выпускать на свет божий.
— Красный Октябрь, а тьма — тоже творение божье?
— Чьё же еще — всё от Бога: власть и сласть.
— И наша власть — от Всевышнего?
Васька хитренько посмотрел на соседку: как она осилит каверзный вопрос.
— От Бога — великая, всесветная власть. С нашей пусть чёрт разбирается. Господь — святой властодержец… наш глупый народ — властоненавидец, своевольник. От того беды бедские
— Что остаётся делать рабам?
— Ты, сосед, не раб. Рабы каждый день водку не хлещут, не бездельничают неделями.
— Не упрекай. Сейчас у меня заказов дельных нет. Мастерить скамейки да табуретки для промартели звание мастера не позволяет. Мне бы мебельный гарнитур замастрячить — пить брошу, буду неделями строгать, шлифовать, малиновой политурой покрывать. Я столяр — генеральского звания.
Кот Дымок произвёл затяжное мяуканье.
— Вот, даже лохматая животинка поддерживает Глухаря.
Несколько раз историк Горелов предпринимал попытки проникнуть в засекреченные архивы НКВД. Не допустили даже к личному делу.
Что же за тайны отлёживались на пыльных полках строгого комитета?
Дневник канул не в воду, попал не в огонь. Уверен учёный: его выкрали не без помощи коварной полячки… капитан новой госбезопасности привезёт улику в Томск… выслужится… получит благодарность… повышение.
Тягостнее всего было думать о потаскухе. Предать давнего любовника, предать нагло, открыто… Вот вам и Лавинская — обрушила внезапно лавину позора и унижения.
В номер сусликами прошмыгнули ребятишки.
— Вы Сергей Иванович Горелов?
— Так точно! С чем пожаловала юная гвардия?
Затараторили наперебой:
— Совсем недавно узнали…
— …Что вы в нашем городе…
— …Человек — легенда…
— …Придите в школу…
— …На урок о патриотизме…
С широкой открытой улыбкой слушал штрафбатовец гомонливую ребятню. Вот кто не покрылся пока плесенью вранья, открыт всем тёплым ветрам жизни.
— Вас кто надоумил?
— Классный руководитель…
— Историю преподаёт.
— Серьёзный предмет, — Горелов распечатал коробку шоколадных конфет, принесённых Полиной с очередного проверяемого объекта. — Угощайтесь…
Свежим ветерком с Оби повеяло от стайки снегирей. Глазёнки блестят, щёки раскраснелись. Придётся отказать непоседам… не расположен читать лекцию о патриотизме на фоне вольных событий новейшей истории.
Только выпорхнула из номера последняя птичка, заявился лейтенант милиции — коренастый малый со шрамом на лбу.
— Вы Горелов?.. Предъявите документы. — Поданный паспорт после двухсекундного осмотра исчез в кармане кителя милиционера. — До выяснения обстоятельств…
— Каких обстоятельств?! — в голосе Сергея Ивановича послышались нотки гнева.
— Через час вас ждёт начальник милиции… он вам всё объяснит.
Без стука вошла Полина Юрьевна, презрительно посмотрела на лейтенанта.
— Этот гусь уже здесь! Серж, нас приглашают на допрос о краже в продовольственном складе. Нашли в моём номере три баночки растворимого кофе, упаковку индийского чая со слониками…