Тотем Человека

Герасименко Анатолий

— Потом расскажу, — сказал Черный.

Дина завозилась, устраиваясь поудобнее. Ей было тепло.

— Люблю тебя, — пробормотала она.

Глава 2

Делайте, что хотите

Когда звонит начальство, это ни с чем не спутаешь. Можно ошибиться, если ждешь звонка, чтобы назначить свидание: поднимаешь трубку, а там всего лишь социологический опрос. Бывает так, что, наоборот, думаешь — звонит любимый, насчет клуба, танцев и так далее, а на проводе оказывается мама. Можно даже превратить телефон в подобие оракула. Угадаешь, кто на связи — повезет сегодня, не угадаешь — не повезет.

И только начальственный

вызов угадывается безошибочно. Вот главные признаки того, что звонит руководитель: за секунду до звонка вы расслаблены, благодушны и полны оптимизма; при первой же телефонной трели все внутри вас будто превращается в ледяной студень; когда вы подносите трубку к уху, то воздух становится густым, как манная каша, и таким же отвратительным на вкус; а голос, который вы слышите — о, должно быть, таким голосом инквизиторы приговаривали проштрафившихся еретиков к очищению огнем — этот голос лишает вас остатков воли, наполняет безумием, обращает в беспомощное насекомое.

Как правило, этот голос произносит три слова:

— Зайдите ко мне.

Саша никогда не гадала, кто звонит. Служебным телефоном пользовался только Майор. Остальные сослуживцы, даже старшие по званию, предпочитали звонить на мобильный. Майор вызывал ее по внутренней связи. Этим он, во-первых, подчеркивал разницу в положении — не намерен он болтать с подчиненной, как мальчик, по сотовому — а, во-вторых, показывал, что для него слишком большой труд взять из ящика стола Сашино личное дело, где, среди прочего, указан номер мобильника. Поэтому, когда прозвучал звонок, Саша ни секунды не сомневалась в том, что ее ждет. Несмотря на это, она успела пройти через все стадии — напряжение, ожидание неизбежного, страх, отчаяние — прежде чем услышала голос Майора:

— Зайдите ко мне, Кравченко.

Саша облизнула губы, прошептала: 'Есть', - и нажала на рычаг.

Восемь шагов по кабинету. На ходу оправить юбку. Двадцать шагов по коридору до лестницы. Приладить волосы, приструнить выбившуюся прядь. Три лестничных пролета вверх. Держать спину прямо, не размахивать руками, следить за дыханием. Еще четыре шага до двери, обитой древним, вонючим дерматином. Стучать не положено. Майор считает, что, если подчиненный стучит, прежде чем войти, то подозревает начальство в непотребстве. Начальство не может заниматься непотребством. Оно — начальство.

Саша без стука вошла в кабинет и застыла по стойке 'смирно'. Майор — старый, рыхлый, с одутловатым, чисто выбритым лицом — изучал ее с минуту, потом буркнул:

— Садитесь.

Саша примостилась на краешке стула. В кабинете пахло затхлой бумагой и дешевым одеколоном. Как только Саша села, Майор словно бы утратил к ней интерес. Начал перекладывать с места на места старые подшивки, пробежал взглядом через приспущенные очки какой-то документ, хлопнул по пачке распечаток дыроколом. Очки, маленькие, щегольские, без оправы, до странного уместно выглядели на грубой майорской морде. Саша смирно ждала, понемногу успокаиваясь. Она даже попыталась представить реку, но вспомнила наставления Лео и собралась. Надо бороться, а не плыть по течению. В конце-то концов, ну что такого, просто разговор с начальством, дело житейское, обычное. И вот когда она успокоилась окончательно, и даже почувствовала к Майору что-то вроде симпатии: сидит тут день-деньской, бедняга, света белого не видит со своими бумажками… тогда-то Майор и сказал, глядя в угол:

— Я вас, Кравченко, лишаю премии.

Саша ощутила, как сотни иголочек покалывают ей скулы, постепенно перемещаясь к вискам. Черт, черт, черт, неужели краснею…

— Если к концу месяца — к концу месяца! — не найдете Ильина, буду ставить вопрос об увольнении.

Иголочки мигрировали к шее и оккупировали затылок. Нет, это я не краснею. Это я — бледнею…

— Молчите? — спросил Майор брезгливо и снова с хрустом и скрежетом припечатал бумаги дыроколом. — Очень зря молчите. Где отчеты? Где протоколы, где доклады? Три недели прошло, я уже и забыл про этот случай, думал, вы

его тут же нашли, Ильина этого. Тут же!! Ан нет, понимаешь! Звонят мне сегодня утром и спрашивают: в курсе ты, Михалыч, что у тебя месяц назад сфинкс сбежал? В курсе, говорю, а как же. А в курсе ты, спрашивают, что он до сих пор где-то бегает? И тут выясняется, что я совсем даже не в курсе. А?!

— Я… — оказывается, что-то случилось с голосом. Вместо сильного, грудного, как некоторые говорят, сексуального тембра вышло какое-то простуженное сипение. — Я признаю… вину. Делаем все, что в силах. Пока поиски… как бы, не увенчались.

'Тотем, Тотем, пушистый, славный Тотем, забери меня отсюда. Я хочу охотиться по ночам и спать днем, и любить, и драться, и бегать, и не хочу, чтобы на меня орали старые хряки в погонах'.

— Вину, — фыркнул Майор. Он снял очки, навалился грудью на стол и заговорил: — Если бы вы, Кравченко, просто были старшей на операции… Если бы у вас из-под носа просто сбежал ценный материал… я бы вам слова не сказал. Да, выговор сделал бы, конечно, а так — ну, не повезло, с кем не бывает. Вы все равно замещали этого… как его… который тогда под машину попал, куратор Ильина… Но вы-то сами на это вызвались! Никто за язык не тянул. Вы с Ильиным работали — сколько? два, три месяца? Он для вас должен был стать как брат родной! И тут — пожалуйста, он вас элементарно, как школьницу, простите, нае…т и сбегает. Вы сами… молчите! Теперь я говорю, молчите! Вы сами настояли на этой дурацкой идее — сказать каждому, что его приятель мертв. Да не перебивайте уже, наконец! Плевать, как они там относились друг к другу! Пришлось бы немного надавить, поработать с ними по-умному — по-умному, не так, как вы, понимаете? И сейчас они бы друг друга кон-тро-ли-ро-вали! Да знаю я, что вы психолог. Я сам себе психолог, я эту психологию отлично понимаю. Один захочет сбежать — второй его остановит. Второй какой-нибудь фортель выкинет — первый на подхвате. Это же подарок судьбы — двое сфинксов в Отделе. Теперь всё. Оба ушли, а мы остались с проваленной работой. За которую меня — меня, понимаете, не вас, не Пушкина, меня! — могут запросто выкинуть с должности.

Майор взял какой-то документ и тут же в сердцах отбросил. Бумага спланировала на пол с печальным шелестом.

— Я могу попробовать привлечь Ганина, — сказала Саша. Зря сказала, в общем-то.

— Да? — язвительно спросил Майор. — И что, этот Ганин к вам Ильина за руку приведет? Ильин сбежал, теперь его надо искать обычными оперативными методами. И быстро, потому что он, вообще говоря, опасен. А Ганина… Ганина постарайтесь вернуть, конечно. Но он — второстепенная цель. Слабый, нестабильный. Вы знаете.

— Я очень постараюсь его вернуть, — сказала Саша. — Только… у него был нервный срыв после операции.

Майор смотрел на нее, по-прежнему навалившись грудью на стол. Он дышал неслышно, но при каждом вдохе заметно раздувались ноздри, и еще у него слегка отвисла нижняя губа, обнажая нижние клыки — массивные, желтые от табака. Вдруг Саша заметила под майорским ухом участок щетинистой поросли, нетронутый бритвой. Щетина была рыжая, толстая, густая, и под ней таился алый прыщ с янтарной головкой. У Саши подступило к горлу.

— Я сказала… — Саша замялась, — но я попробую. Не уверена, правда…

Она не могла врать, когда на нее глядел Майор.

— Бесподобно, б…дь, — сказал Майор, откинулся на стуле и стал смотреть в сторону.

— Я… — снова начала было Саша, но Майор перебил:

— Все, вы свободны. До конца месяца чтоб Ильин был — найден, пойман, помещен в санаторий и готов к работе. Делайте, что хотите — привлекайте Ганина, идите к гадалкам, мужа попросите, чтобы он свою псарню на ноги поднял. Все, что угодно. Лишь бы результат был. И — да! Если в ходе операции рассекретите наш зверинец — вам конец. Статьи за огласку среди простецов, разумеется, нет. Но если в какой-нибудь газетенке появится статья про зверолюдей, которые ходят между сынами человеческими… (Майор скривился)…то вы у меня сядете. Это я обещаю.