Тоуд-триумфатор
Шрифт:
— Тоуд, — сурово прервал его Барсук, — ты все это выдумал?
— Нет, конечно! Мадам, прослышав о нашем родстве, прислала мне письмо, и я ответил ей, между прочим упомянув, что подумываю заказать свой бюст. И тогда она, великий скульптор, немедленно откликнулась и написала, что желает самолично изваять мой бюст. И еще она была так добра, что выслала мне журнал, значительная часть которого посвящена ее искусству, и то, о чем я говорил, я вычитал оттуда. Выдра, передай, пожалуйста, журнал нашему недоверчивому другу или, будь добр, почитай нам из него вслух, чтобы скоротать время до ее прихода.
Выдра
«Мадам д'Альбер, как она скромно предпочитает себя называть, или графиня Флорентина д'Альбер-Шапеллъ, если называть полный титул, полученный ею при вступлении в брак с представителем одной из древнейших аристократических фамилий Франции, сообщает, что искусство уже давно волнует ее кровь».
Нетрудно себе представить радость, с которой все восприняли этот абзац, потому что оказалось, что дама уже замужем и, если только графиня не желала стать двоемужницей, Тоуду ничто не грозило. Друзья с облегчением переглянулись и уже удовлетворенно потирали руки. Но не успела их надежда расправить крылья, как тут же разбилась оземь после следующего абзаца:
«Следуя завещанию своего покойного мужа и обнаружив, что состояние семьи растрачено в неудачных торговых сделках, графиня решила презреть свое завидное положение в высшем свете и последовать за Музой, то есть заняться искусством под руководством месье Огюста Родена, парижского скульптора.
С неподражаемым „падением" французской графини от невероятного богатства и знатности до роли никому не известной ученицы у мастера, не менее известного суровой требовательностью к ученикам и дисциплиной, чем своими великими работами, может сравниться лишь ее быстрый подъем в артистической среде, которым она ничуть не обязана своему социальному происхождению.
Сочувствуя философии самоотречения, пришедшей с Востока и побуждающей к анонимной благотворительности, мадам д'Альбер в настоящее время участвует в мировом турне. За время турне она стала почти так же знаменита, как и ее учитель Роден, и все это — против ее желания. Она не нуждается ни в богатстве, ни в признании, ни в многочисленных домогательствах поклонников.
„Искусство и спокойная жизнь — вот то, к чему — как это на вашем трудном языке — я устремляюсь!" — сказала она по-английски со своим очаровательным акцентом, выдающим в ней уроженку страны, давшей миру лучших кутюрье, лучшую кухню, а недавно еще и Эйфелеву башню.
„Когда-то я имела все, но ничего не имела, — сказала она. — Теперь я ничего не имею, но имею все, поэтому я не жалею о тех днях, когда мой покойный муж был жив. Никто не избавит мое сердце от боли утраты, теперь я навсегда одна! Теперь моя любовь — Искусство. Оно — мой бог, ему я поклоняюсь! "»
— Там много еще? — спросил Барсук, которого слова эти весьма взволновали явной фальшью. К тому же от них опять повеяло бедой.
«„Мадам д'Алъбер провела зимний сезон в Нью-Йорке, создавая портреты тех представителей высшего общества, которые убедили ее в искренности своей привязанности к Высокому Искусству и на деле доказали ей эту свою привязанность. Она никогда не обсуждает денежные вопросы, будучи убежденной, что поступать так — значит плохо служить Искусству, но, как она как-то выразилась, „платить мало за то, что бесценно, неблагородно, как в таких случаях говорят у нас".
Теперь не повезло Нью-Йорку, но повезет Лондону, потому что мадам д'Альбер намеревается провести летний сезон там и отправляется в путь немедленно. Хотя есть сведения,
— И ты намерен остаться сегодня с этой дамой наедине в Тоуд-Холле? — призвал Тоуда к ответу Барсук.
Никогда у Барсука не было такого сурового, угрожающего вида. Только когда он заговорил, Выдра, с такой легкостью прочитавший абзац, утомивший Барсука, понял, как плохи дела. Никогда еще миру и покою Берега Реки не угрожала такая опасность, никогда еще здесь так не пахло скандалом.
— О, пожалуйста, Барсук, не кричи и не раздражайся так, — попросил Тоуд.
— «Что значит не раздражайся»?! — прогремел разгневанный Барсук.
— Моя кузина, мадам д'Альбер, уже провела ночь здесь, со мной…
Это поразительное сообщение было встречено гробовым молчанием, потому что, если это была правда, дела обстояли еще хуже, чем они опасались. Барсук и компания оказались повержены и деморализованы, оставлены в дураках какой-то распущенной французской дамочкой, которую они и в глаза не видели!
Но Барсук был не из тех, кого такие повороты легко выбивают из седла. Там, где речь идет о правде и чести, меч его разума могуч, а дух силен.
— Значит, вы тут флиртовали в Тоуд-Холле, а теперь собираетесь заниматься тем же самым под прикрытием этих «сеансов», — сказал он, надвигаясь на Тоуда. — И ты полагаешь, что мы, твои друзья, которые столько раз помогали тебе, будем содействовать тебе в твоих непристойных отношениях с этой мадам, с этой галльской бесстыдницей, с этой…
— Я действительно провел ночь с этой дамой здесь, в Тоуд-Холле, — сказал Тоуд отнюдь не извиняющимся тоном и прибавил с шаловливой гримаской (по мнению Барсука, бесстыжей): — Но не могу сказать, что она произвела на меня впечатление достаточно сильное хотя бы для того, чтобы запомнить, как она выглядит. Да и зачем вспоминать такие незначительные подробности? Во всяком случае, тебе, Барсук, следовало бы знать, что…
— Тоуд! — закричал испуганный Барсук. — Ты бессовестно рассказываешь нам о том, что зашло уже так далеко, что дальше некуда, и называешь это «незначительным»!
— Но, Барсук, можно ли ожидать, чтобы я помнил то, что случилось, когда я был очень молод, а она еще моложе? В самом деле, об этом скорее ты должен помнить, ведь это ты был другом моего покойного отца и часто гостил в Тоуд-Холле в те годы, до моего рождения. Ты мог бы лучше меня помнить, как приезжал сюда на одну ночь мой дядюшка с кузиной Флорентиной, ныне мадам д'Альбер, когда ей было несколько месяцев от роду.
Тоуд сполна насладился этой речью, этой чудесной комбинацией раскрытой тайны, уязвленной гордости и воспоминаний о невинном детстве, уже не говоря о том, как искусно он вынудил Барсука самого вырыть себе яму. Барсук уже приготовился излить на Тоуда всю досаду за этот подлый обман, но ему помешало своевременное появление Прендергаста.
Деликатно покашливая, он внезапно вырос в дверях, ведущих из дома в зимний сад, и, дождавшись полной тишины, объявил:
— Графиня Флорентина д'Альбер-Шапелль просила передать извинения, сэр, что ее туалет продлился дольше, чем она предполагала, и потому она задержится на несколько минут.
— Ага! — воскликнул Тоуд, вскакивая на ноги. Видимо, сокрушительная победа над Барсуком подняла ему настроение и сильно ускорила выздоровление. — Передайте ей, чтобы она не спешила.
— Я передам это ее горничной, сэр, — с достоинством ответил дворецкий.
— Именно так. Когда леди почтит нас своим присутствием, подайте чай.
Дворецкий замялся, а потом сказал:
— Как прикажете, сэр, но графиня просила, чтобы чай не подавали до тех пор, пока сеанс не будет закончен. — Тут дворецкий сделал длительную паузу, чтобы продемонстрировать свое неодобрение. — Она очень на этом настаивала, сэр.