Товарищ Анна
Шрифт:
Она совсем не заметила, сколько времени прошло между звонком и приходом Уварова. Она даже забыла, что ждала его, но, пожимая его большую руку, сразу почувствовала себя ещё более несчастной: ей захотелось плакать как ребёнку, когда есть кому пожалеть его.
— Куришь? — удивлённо спросил он взглянув на потухшую папиросу на столе, и укоризненно покачал головой.
Анна стояла по другую сторону стола, заложив руки за спину, в бледном лице её было что-то жалко-трогательное.
— Эх, Анна Сергеевна! — сказал Уваров
Анна села на своё место, почти спокойно посмотрела на него. Он отвернулся. Некоторое время они сидели молча. За окнами, в темноте, раздался одинокий собачий лай. Оба прислушались.
— Соба-ака, — еле слышно проговорил Уваров.
— Да-а, — так же еле слышно, с коротким вздохом шепнула Анна. — Лает...
Уваров засопел сердито и посмотрел на неё страдальчески.
— Анна, ты это брось, — сказал он как мог вразумительнее.
— Что бросить, Илья-а?
Он кивнул на папиросу, но Анна сразу поняла, что он подразумевал не самое куренье, а то, чем оно было вызвано.
— Ни к чему это, понимаешь! Ты смотри на себя твёрдо. Ты же не одна в семье. И в какой семье! Вот было бы у меня две шкуры, я бы первый за тебя их обе спустил. Честное слово!
Анна улыбнулась одними губами:
— А зачем мне твоя шкура?
— Ну, это шутка... И плохая шутка. Прости! Не привык я всё-таки выражать нежные чувства. Но по-дружески говорю: жизни своей для тебя... если что... не пожалел бы.
— Я и своей собственной сейчас не рада, — проговорила Анна. — Никогда раньше такого не было... ты ведь знаешь меня...
«Не нравится мне это, — думал Уваров, слушая её ровный голос и громко сопя носом, что было у него признаком особой расстроенности. Он закипал медленно, но зато потом долго не мог успокоиться. — Если неладно у них там, в семье, ну хоть бы поплакала, что ли. Побранилась бы, что ли».
— А что у тебя? — неожиданно спросила Анна. — О каком деле ты говорил?
— О деле. Да, о деле... О чем же это я хотел поговорить? — Уваров крепко потер переносицу. — Ей богу, не помню, а было что-то.
Анна нервно засмеялась.
Уваров глянул на неё быстро: может быть, у неё другое что случилось?.. Но она уже перестала смеяться.
Она встала, положив руки в карманы жакета, прошлась по комнате. Еле слышно поскрипывали её туфли, еле слышно пахло от неё дорогими духами.
8
Непривычно сутулясь, Анна остановилась подле Уварова.
— Ты знаешь, Илья... — сказала она. — Ты помнишь я говорила тебе о своей вере в постоянность чувства. И ещё раньше Ветлугин говорил мне что-то такое о физиологии, и, я помню, это страшно возмутило меня. Я спорила с ним, я верила, но... верила зря... — Анна сцепила руки и так сжала их, что они хрустнули. — Зря, — повторила она глухо, — физиология, эта слепая сила, всё может разрушить...
—
— Можно! Ведь если он пошёл от меня к ней, значит у меня-то всё рухнуло! Я же знаю его... Десять лет прожили — царапинки не было, а тут такая рана! Значит, умерла любовь, которая нас... связывала... Значит, жизнь вместе кончена!
— Полно, Анна, — сказал Уваров, сразу поверив несомненности высказанного ею, но ещё пытаясь смягчить всё. — Может быть, здесь случайная ошибка. Может быть, он сам сожалеет об этом.
— Нет, не случайное! И потом... он же знает, что он для меня единственное, неповторимое чувство. Ты понимаешь: человек отошёл от меня и... уже не может скрыть... А мне... Что же мне-то остается!?
— У тебя ребёнок, Анна, и жизнь перед тобой богатейшая! — сказал Уваров глухо и, чуть помолчав, одолевая волнение, молвил: — Я тебе, помнишь, говорил о своей погибшей жене, о Катерине своей... Это, товарищ дорогой, тоже любовь была!..
— Ах, Илья, у тебя совсем другое! — воскликнула Анна, не сознавая эгоистичности своих слов. — У тебя горе случилось!
— Горе? — повторил Уваров, губы его вдруг задрожали жалко. — Да... того, что у тебя, у меня не было! Но и надежды никакой не осталось... А я бы лучше любую боль перенёс, чтобы только ей жизнь сохранить. Чтобы хоть изредка голос её слышать. Я, бывало, в первые-то дни после взрыва на заводе, где она работала, обниму своих мальчишек и плачу над ними навзрыд... Сам тогда сделался как ребёнок, — договорил он с трудом.
Он собирался ещё что-то сказать, но в кабинет, не постучав, открыв рывком дверь, вошёл Андрей.
— Ты что? — враз овладевая собой, спросила Анна.
— Там фельдсвязь пришла с Раздольного. Первое золото со старательской гидравлики. Я бы хотел посмотреть.
— Да... Конечно. Разведчику всегда интересно посмотреть... на своё золото. Пойдем, Илья.
Анна первая вошла в кассу управления. Молодцеватый фельдъегерь с особенной готовностью уступил ей дорогу, как будто он знал о её несчастье, так же молчаливо-сочувственно глянул другой, а кругленький, седой и румяный кассир даже замедлил со съёмкой пломб с привезенных кружек и тоже как-то соболезнующе посмотрел поверх очков на своего директора.
«Теперь начнёт лезть в голову всякая чертовщина, — подумала Анна с горечью. — Чепуха, они ещё ничего не знают. А если узнают, разве от этого изменится что-нибудь? Пусть узнают, пусть себе судачат, мне всё равно. Да, теперь мне всё равно! Ах, боже мой, как бы я хотела, чтобы было всё равно!»
Тяжко погромыхивая, сыпался металл на железный лист. Плоско осела плотная груда. Тускло-жёлтая крупа. Неровно округленные самородки. Золото!
— Оно кажется тёплым, — тихо сказала Анна и погладила расплющенный самородок.