Товарищ Анна
Шрифт:
— Осторожнее! — крикнул Андрей, нагоняя её. — Мох мокрый и скользкий. Можно скатиться на скалы.
На каменистой круче он протянул руку Валентине. Она легко оперлась и в следующий момент уже стояла с ним рядом. Он перебрался ниже и опять потянулся к ней.
Пушистая прядь волос задела его по разгоревшейся щеке.
— Вы научились ухаживать? — сказала Валентина, пытаясь улыбнуться.
— Это не ухаживание! — ответил Андрей.
— Что же тогда? — спросила она дрогнувшим голосом.
Он глянул в блестевшие перед ним глаза Валентины (невозможно было оторваться от их сияющей синевы)
23
— Я полюбил тебя знаешь когда? — спросил Андрей.
Она сидела на белых перилах, держалась одной рукой за железную стойку, другая рука её лежала на плече Андрея.
— Знаю, — прошептала Валентина с гордой нежностью. — Когда я пела? Я никогда так не пела, как в тот раз. И ты посмотрел потом на меня... (лицо её засветилось торжеством). Ты нехорошо думал обо мне до этого?
— Нет, всегда хорошо. Ты казалась мне странной иногда, но никогда — дурной. — Андрей не стал разуверять её, хотя ему думалось, что он полюбил её позднее, когда она, такая измученная, явилась к нему на базу.
— Мне хочется поцеловать тебя, — сказала Валентина тихонько, капризно, весело, но тут же засмеялась и спрыгнула с перил.
Она стояла теперь перед ним, и Андрей восторженно смотрел на неё, продев руки под её жакетик.
Солнце пробило, наконец, серебряную толщу облаков над серой рекой, над серыми горами и, бледное, но тёплое, тянулось лучами в ослепительно белый провал, всё разрыхляя и раздвигая его рваные края.
— Завтра будет чудесный день, — промолвила Валентина, следя за движением солнечных лучей.
— Чудеснее, чем сегодня, он все равно не будет, — сказал Андрей.
— Есть же на свете счастливые люди! — проговорил кто-то позади них.
Они действительно чувствовали себя счастливыми. Присутствие на палубе других людей совсем не стесняло их. Они попросту забыли обо всём на свете. А на них смотрели внимательно...
Проходя узким коридорчиком, пропитанным особенными пароходными запахами — временного жилья, машинного масла и краски — они встретились с моложаво-седым усатым поваром, и только тогда Валентина вспомнила, что именно на этом пароходе ехала она из Якутска на Светлый.
— Ну, как Тайон? — спросил повар, поздоровавшись.
— Здоров. Толстый-претолстый. Ленивый страшно, но совсем не сидит дома, а всё где-то шляется.
— Та-ак... — протянул повар с заметным сожалением и посмотрел на Андрея; видимо, ему хотелось спросить что-то ещё, но он не решился.
— Это он подарил мне собаку, — объяснила Валентина. Войдя в каюту, она закрыла дверь и сказала. — Ты знаешь, я столько, столько раз мечтала об этом. Чтобы вот так подойти к тебе и чтобы твои руки встретили меня.
Андрей взглянул в её доверчиво обращенное к нему, взволнованное лицо и вдруг представил Анну с таким же вот-так свойственным ей выражением открытой душевности, и ему показалось, что пол каюты качнулся под его ногами.
«Да, как же это я?!» — подумал он с ужасом.
24
Кирик в это время беспокойно бродил по палубе. Ему было непривычно весело и страшно немножко в этой плывущей избе, наполненной
Кирик трогал ладонями вздрагивающие переборки, прислушивался, как мелко сотрясался под его ногами пол. Только по этой напряжённой дрожи он догадывался о том, каких усилий стоило пароходу быстрое движение по реке. Длинные волны с загнутыми белыми краями выбегали на песчаные берега, облизывали их, нехотя скатывались обратно или с шумом расшибались о береговые утёсы. Кирик смотрел на них целыми часами.
Потом он шёл к своим оленям привязанным на корме, где стояла ещё за тесной перегородкой тёлка, молодая, комолая, в красных пятнах на спине. Красные эти пятна особенно смущали Кирика, и он, поплевав на пальцы, попробовал даже потереть блестящую шерсть коровы.
Олени стояли грустные: их тоже волновала непривычная обстановка. Трава и груда лиственных веток лежали перед ними нетронутые. Кирик погладил кроткие морды оленей и стал наводить чистоту на полу, как наказывал ему здешний начальник.
— Эй, дагор! [8] — окликнули его с верхней палубы.
Кирик бросил тряпку, подсмыкнул съехавшие в пылу уборки ровдужные [9] штаны, помаргивая, посмотрел наверх. Там стоял человек в слепящебелой рубахе с засученными рукавами, с белым бабьим фартуком на животе, в белой же кругленькой шапочке. Даже усы у него тоже оказались белыми. Кирик посмотрел, щурясь, на этого необыкновенного человека, и ему снова стало весело.
8
Дагор — якутское — друг.
9
Ровдужные — замшевые грубой выделки.
— Здравствуй! — крикнул он дружелюбно. — Ты кто, доктор, что ли?
— Лучше доктора, — отозвался новый знакомец. — Обедать хочешь? Айда ко мне на кухню. Знаешь, внизу, у машинного отделения.
— Айда! Ладно, — сказал Кирик.
Он убрал на место метлу и тряпку, вымыл под умывальником руки, вытирая их о штаны, не без робости вошёл: в душное жаркое полутёмное помещение. Направо был ход, налево ход. Кирик подумал и пошел направо, откуда все время раздавался глухой шум.
Едва он прошёл несколько шагов как перед, ним открылся светлый провал. Кирик замер, прислонясь к стенке. Оттуда снизу тянуло запахом разогретого машинного масла. Железо урчало, лязгало, блестело, ворочалось в глубокой пароходной утробе. Кирик не вошёл бы туда один ни за что на свете. Он уже попятился было, но откуда-то сбоку снова появился человек в белом.
— Ну, чего же ты стал? — спросил он ворчливо-укоризненно. — Экой ты, братец мой, нерасторопный! Боишься что ли? — Он подошёл вплотную к оробевшему Кирику, облокотился на железную загородку, весело подмигнул вниз, разглаживая белые свои усы: — Нравится работка?