Товарищ Богдан (сборник)
Шрифт:
— Еще не успел, — смутился Бабушкин.
— Вот и отлично, — обрадовался лектор, поблескивая своими живыми, с хитринкой, глазами. — «Хозяин и работник», «Сто один способ разбогатеть», «Как по звездам узнать свою судьбу»… Эти книги читать — мозги засорять! Выбросьте их — и дело с концом.
И Николай Петрович, сняв тощую стопку книг с полочки, решительно отложил их на подоконник.
Рабочие переглянулись.
— Товарищи, — сказал Николай Петрович, поглаживая маленькую рыжеватую бородку. — Я прочитаю вам несколько лекций. Коротко изложу политическую экономию по Марксу. Ну конечно, и
— Началось… — шепнул Бабушкину рябой металлист. — Верно говорят: с интеллигентами — одна морока. Сразу Маркса тычет. А я этого Маркса целую ночь читал — ни шиша не понял!..
Бабушкин толкнул его в бок. Все затихли. Лекция началась.
Говорил Николай Петрович необычно. Словно он и не лекцию читал. Никаких бумажек у него не было. Он то сидел за столом, то вставал и ходил по комнате. Говоря, он энергично «рубил» воздух правой рукой. Часто задавал вопросы рабочим, да обязательно такие, что возникал спор. Все наперебой высказывали свое мнение; Бабушкин волновался, думая, что это непорядок. А лектору словно даже нравились горячие высказывания рабочих, и он еще больше подзадоривал их. Его, казалось, вовсе не смущает, что лекция стала уже не лекцией, а чем-то вроде беседы.
Говорил он очень просто, примеры приводил такие, словно сам работал на Семянниковском заводе и знал там всю подноготную.
Рябой металлист сидел, широко раскрыв глаза. Оказывается, эта самая экономия Маркса — вовсе не такая уж мудреная. Если толково объяснить, — все понятно.
А когда лектор заговорил о штрафах, стало совсем шумно.
— Ведь это возмутительно, — сказал Николай Петрович. — За что только не штрафуют?! За «громкий разговор» — штраф! Не в те ворота вошел на завод — плати рубль. Даже за «невеселый вид» — и то штраф!..
— Точно! — подхватил Костин. — Или мастеру не угодил — напишет: «ленился». И опять выкладывай целковый!..
Со всех сторон слышались реплики, восклицания.
— И у нас вот каблук на сторону посадишь — гони монету, — сказал низенький усатый рабочий-обувщик и с досадой махнул рукой.
— Ну, если каблук на сторону посадил, — тогда штраф, по-моему, правильный, — усмехнулся лектор, и в глазах его заплескались, забегали веселые искорки.
Рабочие засмеялись.
Костин стал рассказывать длинную историю о том, как одному котельщику недавно отдавило ногу в цехе, но его перебил пожилой токарь, тоже желавший немедленно изложить какое-то происшествие.
— К порядку, товарищи! — постучал ладонью по столу Шелгунов.
— Ничего, ничего, — улыбнулся Николай Петрович. — Так еще лучше. Я ведь пришел не только учить, но и учиться. Мне все это очень интересно.
Лектор обладал особым даром сразу привлекать к себе людей. Было в нем что-то такое, что раскрывало сердца, развязывало даже самые «тугие» языки, толкая людей высказать свое самое сокровенное. Чувствовалось, что Николай Петрович очень образованный, но сейчас, в кругу рабочих, он не старался блеснуть своими знаниями, как многие другие интеллигенты, держался просто, говорил очень понятно.
…Поздно ночью кончилось занятие. Рабочие расходились взволнованные.
— Вот это лектор! — перешептывались они, надевая пальто и порознь покидая квартиру.
Сам Иван
Николай Петрович, сопровождаемый Шелгуновым, покинул квартиру последним.
— Спасибо за приют, Иван Васильевич! — тепло сказал он на прощанье Бабушкину.
Молодой слесарь крепко пожал ему руку.
Была уже ночь, и завтра надо вставать до рассвета и спешить на завод. Но Иван не мог уснуть.
Долго ворочался в постели, все стараясь представить себе, чем занимается Николай Петрович, где разыскал его Шелгунов. Вспоминал умный прищур его глаз, мягкий голос, энергичные жесты правой руки и лишь под утро заснул.
С тех пор Бабушкин не пропускал ни одного занятия в кружке Николая Петровича.
Однажды Иван пришел к Шелгунову на занятие необычно взбудораженный. Был он в теплой ватной куртке, на правом боку чернели две дыры, пахло паленой ватой. Кепка на нем была смята, козырек сломан.
— Что у нас на заводе творится — страсть! — возбужденно воскликнул он. — Бунт! Взаправдашный бунт!
— Да в чем дело? Рассказывай чин по чину, — строго перебил его Шелгунов.
У Николая Петровича сразу сузились, посуровели глаза. Ему тоже не терпелось быстрее узнать подробности, но он не торопил разгоряченного Ивана.
Бабушкин скинул куртку, провел рукой по лицу — на щеке сразу появилась черная полоса сажи — и сел.
— Значит, так, — немного поостыв, сказал он. — Скоро рождество, а хозяин получку задержал. Наши рабочие (а у нас мастеровых-то — три тысячи!) вместе с женами и с детьми часа два на морозе стояли. А денег все нет и нет. Тут кто-то не вытерпел — раз палкой по фонарю! Потом другой — бац камнем в окно проходной! А двое пареньков взобрались на заводские ворота и ломом сбили чугунного двуглавого орла.
— Ну, а вы? Вы-то что делали? — хмуря брови, в упор спросил Бабушкина Николай Петрович.
— Да что я один?! Разве что могу?! — смутился Бабушкин. — Шнырял я в толпе, уговаривал самых горячих, да не послушались.
— Дальше, дальше рассказывай, — перебил Бабушкина нетерпеливый Шелгунов.
— Ну вот. Потом народ к управляющему хлынул. А его дом стоит на проспекте, темный, запертый. Кто-то крикнул: «Подбросить ему огонька!»
И пошло! Но тут пожарные примчались, стали тушить дом. Рабочие не дают. Тогда брандмейстер приказал самих рабочих поливать. Представляете?! Мороз лютый, а тут ледяной водой окатывают, да еще казаки прискакали да городовые… Усмирили бунт.
— Так. А что же вы думаете теперь предпринять? — обратился Николай Петрович к Бабушкину.
— Листок! Вот что! Немедленно издать листок! — решительно выкрикнул Иван.
Николай Петрович, откинувшись на спинку стула, внимательно и даже чуть-чуть удивленно оглядел молодого слесаря.
— Это вы очень хорошо догадались, Иван Васильевич, — радостно сказал он. — Необходим листок. И сейчас мы с вами составим его. Время дорого.
Бабушкин, смущенный похвалой учителя, сел к столу и, по просьбе лектора, вторично подробно рассказал о «бунте».