Товарищ Чикатило
Шрифт:
Он, надо отдать ему должное, умел выслушивать даже не очень приятные вещи. И принимать решения.
Гомосексуалистов оставили в покое. Что ж, оставим и мы эту тему, процитировав напоследок ростовскую защитницу угнетенных меньшинств: «„Лесополоса“ сплотила голубых».
Вернемся к теме милиции.
Мы бросили уже немало увесистых камней в ее адрес, прошлись по оперативникам и уголовному розыску. Давайте скажем и несколько слов в защиту.
Милиция вкалывала, не зная покоя и отдыха, но дело не шло. Прежде они не встречали таких преступлений, столь растянутых во времени и разбросанных в пространстве. Трупы чаще всего находили в лесных полосах между автотрассами и железнодорожными
И вдобавок: удручающий некомплект личного состава, или, попросту говоря, острая нехватка людей. Вернее, толковых и квалифицированных людей; абы каких всегда и везде достаточно. Мало кто позарится на скромную милицейскую зарплату за каторжный и неблагодарный труд. А техника? Наконец-то в Ростове стали появляться новые милицейские машины – «Волги» и «Москвичи», исчисляемые единицами. А у нынешних преступников – все больше «мерседесы» и «вольво»…
Отдадим должное ростовскому угрозыску и бригаде Виктора Буракова. Наломав поначалу известное количество дров, они тем не менее проделали гигантскую черновую работу. Например: многие преступления из серии «Лесополоса» совершались вблизи автотрасс, а значит, с высокой вероятностью убийцей мог оказаться водитель. И вот у 165 тысяч шоферов берут пробы крови. Представьте себе размах операции и умножьте на поправочный коэффициент ее некоторой незаконности…
Именно так: по закону, чтобы взять у подозреваемого биологический образец, будь то кровь или хотя бы моча, требуется постановление следователя, утвержденное прокурором, – во-первых, что ты подозреваемый, во-вторых, что назначена экспертиза по таким-то мотивам и в связи с такими-то обстоятельствами. Конечно, к процессуальным нормам наша милиция – вероятно, как и чужая полиция – относится с известной вольностью. Не раскроем особой тайны, если скажем, что уголовный розыск, не в первый раз и не в последний, пошел на хитрость – если можно так назвать действия в обход закона. Водителям говорили, будто есть указание Минздрава записывать отныне в паспорта и водительские права сведения о группе крови, как это делают в цивилизованных странах, чтобы в случае, не приведи Господи, дорожной аварии не ошибиться при переливании. По просьбе милиции газеты, радио и телевидение на все голоса убеждали население в необходимости такой меры. Население соглашалось. В результате у многих водителей появились соответствующие записи в паспортах – и в ту пору это стало, может быть, самым большим достижением в деле «Лесополоса».
Ничего другого массовые анализы крови так и не дали.
Шесть лет спустя стало ясно – и не могли дать. Но для этого должно было пройти шесть лет.
Когда в середине восьмидесятых убийства на какое-то время прекратились, появилось сразу несколько новых версий. Если маньяк куда-то исчез, то, значит, он или покончил с собой, или сел в тюрьму по другому делу, или переехал куда-то далеко от Ростова. Начались новые тотальные проверки: самоубийц (их в области до десяти человек за сутки), новичков в местах лишения свободы (счет уже на тысячи), переехавших из области в другие края (в адресных бюро перебрали вручную пять миллионов карточек).
Как, по-вашему, спрашивает Виктор Васильевич Бураков, эта работенка времени требует? Она для бездельников?
А как насчет компьютеров, Виктор Васильевич? Зачем же карточки руками перебирать?
Насчет компьютеров точно так же, как и насчет полицейских «мерседесов». Блокнот и проездной билет на автобус…
Брали,
Он, надо вам сказать, учительские дела совсем забросил и стал работать по снабжению. Завозил на свое предприятие оборудование, металл и прочие технические штучки. Иногда успешно, чаще не слишком. Среди сослуживцев ничем особо не выделялся, с начальством то и дело не ладил, на замечания и выговоры обижался, уходил в очередные отпуска, изредка болел, но так, несерьезно, часто мотался по командировкам, из дальних поездок не забывал привезти домой что-нибудь вкусненькое, смотрел телевизор, нянчил внука…
И убивал, убивал, убивал.
Глава VIII
Интервью с человеком из клетки. Лето 1992
Интервью у предполагаемого убийцы мы взяли в те дни, когда Ростовский областной суд уже три месяца подряд слушал дело о пятидесяти трех убийствах на сексуальной почве, совершенных с особой жестокостью.
Большинство участников процесса и тогда не сомневались в том, кто истинный убийца. Не говоря уже о сторонних людях – корреспондентах, публике в зале. Словами «убийца», «маньяк», «чудовище» пестрели газетные заголовки – будто нет такого понятия, как презумпция невиновности.
Но еще не начались прения сторон. И суд не произнес слова «убийца».
В то время, когда нам удалось получить интервью – страницы, исписанные дерганым почерком грамотного человека, от волнения пропускающего иногда буквы и запятые, – до приговора было еще далеко. Он тогда был – подсудимый. Филолог. Предполагаемый преступник. Учитель. Снабженец. Муж, отец, дед.
Человек из клетки.
Медицинская экспертиза признала его вменяемым. Ответственным за свои поступки.
Его семья была вывезена из Ростовской области под чужой фамилией из-за опасений мести со стороны потерпевших.
Хотя при входе в здание суда и в зал заседаний никого из посетителей не обыскивали, документы не спрашивали и сумки не проверяли, вероятного убийцу охраняли с заметной тщательностью. Вопреки обыкновению, его содержали не в следственной тюрьме, а в изоляторе КГБ, то есть по-старому КГБ, а теперь – общественной безопасности, в приличной, по российским тюремным меркам, двухместной камере. Он имел возможность читать газеты и слушать радио.
Но свидания с ним были невозможны.
В считаные секунды перед самым началом заседания судья Акубжанов разрешал иногда фотокорреспондентам снять несколько кадров, запечатлеть согбенного человека в клетке, который делал вид, будто не замечает вспышек. Он позировал, не глядя в объектив. Входя в клетку, он не забывал быстрым взглядом окинуть зал и посмотреть, есть ли на первых скамьях корреспонденты.
Прямое интервью с человеком из клетки исключалось.
Мы задали ему вопросы в письменном виде и получили в ответ листки с отрывистыми фразами, будто филолог куда-то очень торопился, будто не было у него долгих пустых вечеров в тюремной камере.
Правда, его охрана и сокамерник уверяли, что ростовский Джек-потрошитель засыпал мгновенно и спал подолгу.
В сбивчивых его ответах было полно оборванных, недоговоренных фрагментов, повторов, пустых фраз. Самое удивительное в том, что ему нечего было сказать. Ничего особенного. Он был обыкновенным человеком. Как все. Советским человеком. Сыном своей невразумительной эпохи. Учителем, снабженцем. Читателем газет, слушателем радио, телезрителем. Мужем, отцом, дедом.