Товарищ Кощей
Шрифт:
"Хотя нет, не убьёт", - подумал Сергей и сам удивился своему спокойствию. Речь-то ведь не о каком-нибудь гансе или враге народа. Речь о Генеральном Комиссаре Государственной Безопасности! Том самом человеке, которого до сих пор называют Наркомом, хотя он уже давно ушёл на повышение -- аж заместителем председателя Совнаркома стал! А это не хухры-мухры!*
*В одном месте Интернета написано, что ЛПБ был зампредсовнаркома и курировал НКВД и НКГБ СССР. В другом -- что он был Наркомом НКВД. Я принял первый вариант. Просто потому что прочитал о нём раньше.
Н-да...
Следующие четверть часа Гусев старательно вспоминал все более или менее значимые события последнего года и -- главное!
– те чувства, которые они у него вызывали. Очень старательно. И в конце концов всё же пришёл к выводу, что -- нет, не стал. То есть как был честным ленинцем-сталинцем, так и остался. И советский народ как был для него на первом месте, так на нём и остался. На первом. Месте. Да. А тогда что?..
А тогда получается, что дело не в народе, а в его вождях, так, что ли? Точнее, в том, что Сергей смотрит на них теперь не как религиозный фанатик на икону, а как обычный человек на другого обычного человека?
Покатав эту мысль так и этак, Гусев припомнил, как был спокоен, когда получал лично от Него свою первую Золотую Звезду, и решил, что так и есть. И что говорить об этом кому-либо, кроме напарника (князю эти вопросы до... До одного места), однозначно не стоит. Конечно, то ли Маркс, то ли Энгельс (тут мнения политработников почему-то расходились) призывали всё подвергать сомнению*, однако и тот, и другой жили до того, как обострилась классовая борьба.
*Вообще-то это сказал Рене Декарт, но во времена СССР политработники утверждали (слышал лично!), что или Маркс (одни), или Энгельс (другие). Согласия среди них не было.
Если верить товарищу Сталину.
Если. Верить. Сталину.
И снова по спине одного бравого майора государственной безопасности замаршировали колонны ледяных мурашек -- опасные это мысли. Очень опасные. И самое лучшее -- немедленно, вот прямо сейчас загнать их куда подальше и забыть. А то мало ли...
А что до Наркома -- ничего с ним не будет. От нагоняев, тем более заслуженных, ещё никто не умирал...
И стоило Гусеву прийти к этому решению, как он почувствовал, что можно возвращаться в кабинет.
Как и в прошлый раз, когда князь устраивал "боярину" выволочку, внутри никаких разрушений заметно не было. Но зато похолодало. Очень ощутимо похолодало. Как будто кто-то высосал из приличных размеров комнаты если не всё, то почти всё тепло. Ну, или зима в гости заглянула. Ненадолго. Причём ощущался холод, только если перешагнуть порог, а вот снаружи, в приёмной, было даже жарко. Эта разница в температуре оказалась настолько неожиданной, что Сергей, перед тем как закрыть дверь, обернулся и попросил провожающего их глазами адъютанта сделать всем чаю. Погорячее. Потом посмотрел на бледное лицо Наркома и добавил, что товарищу Берии надо сахара побольше положить.
Майор кивнул, подтверждая, что понял, и Гусев, кивнув в ответ, закрыл дверь и пошёл к своему месту.
Пока Сергей усаживался и
Точнее, принёс свои извинения.
Или, ещё точнее, попросил принять его извинения...
На памяти Сергея Лаврентий Павлович извинялся уже второй раз, но в первый -- это было скорее чем-то вроде простого следования правилам поведения, а сейчас... Сейчас он назвал их троих чуть ли не поимённо ("Княже, товарищи командиры") и глаза у него...
Пустые у него глаза были.
Удивлённый Гусев осторожно покосился на Кощея и увидел, что тот смотрит на него. Причём, если Сергей не ошибся, вопросительно. Гусев прикинул, что может интересовать напарника, решил, что принимать или не принимать эти извинения, и на всякий случай кивнул, постаравшись сделать это как можно незаметнее. Кощей в ответ на мгновение прикрыл глаза и перевёл взгляд на Командира, после чего повернулся к хозяину кабинета и сообщил, что извинения приняты и никто из них "на тебя, боярин из рода Бериева", обиды не держит.
Не то чтобы Наркому после этих слов сильно полегчало, но какая-то часть сковывавшего его напряжения явно исчезла. Во всяком случае, теперь, перед тем как перейти к делу, он собирался с духом не так долго.
Ну, или Гусеву это просто показалось...
Говорили опять о заложниках и о том, что спускать гитлеровцам такое никак нельзя. И в качестве ответного действия -- а заодно и предупреждения на будущее -- прозвучало предложение уничтожить главного виновника таких вот расстрелов.
В общем, всё то же самое, что и в первый заход, но с намного меньшим надрывом. И желания вот прямо сейчас всё бросить и бежать карать убийцу у Гусева тоже не возникло. И не из-за защиты -- пока подпирали дверь, Серёга расслабился и не удержал её, а когда вошли, забыл поставить ("Р-раз-гиль-дяй!"). Почему -- Гусев решил подумать потом, а пока продолжал внимательно слушать Наркома, объяснявшего, кого именно следует придавить. Точнее, кого именно Советское Правительство считает ответственным и потому подлежащим казни.
Это оказался некий Альфред Функ, который занимал пост главного немецкого судьи на Украине. И, по мнению Сергея, вполне мог считаться если и не самым, то одним из самых главных виновников. Также майор государственной безопасности Гусев был согласен с тем, что приводить приговор в исполнение должен именно гражданин Советского Союза. Что же касается союзников, то -- Сергей покосился на Кощея -- их помощь может быть принята. Не потому что без неё не справятся. Справятся! Да ещё как! Небу жарко будет!..
Но только быстро не получится. А надо, как понял Гусев, именно быстро. Желательно -- через две недели, когда, как выяснила наша агентурная разведка, этот Функ приедет в Харьков решать какие-то свои преступные вопросы.* И вот тогда-то его и... Причём это ответственное и важное дело поручается...
*Строго говоря, Функу в Харькове делать нечего. Совсем. Но у Конюшевского он туда заявился.
Для тех, кто не нашёл в тексте оригинала ссылок на это: