Товарищ мой

Долматовский Евгений Аронович

ДЕВУШКА БЕЗ ПОГОН

Пыль кружится по платформе. На узлах и на баулах, Без погон, в военной форме Тихо девушка уснула. Что ей видится, что снится Сквозь дорожную усталость? Или замок за границей, Где товарищи остались, Иль разбитый перекресток, Где она с флажком стояла... Было все на свете просто, Только многих убивало. Все сегодня по-другому, Все несчастья миновали, Ты отпущена до дому И уснула на вокзале. Пробегают по платформе Мимо дачные красотки И глаза косят на форму И на ленты на колодке: Дескать, наших благоверных Там, на фронте, отбивали Эти девушки, наверно, И за то у них медали. Как вы смеете? Как можно? Что вы знаете о фронте? Проходите осторожно, Спящей девушки не троньте! Пусть и я не знаю, кто ты, Спи, в боях дойдя до мира, Жанна д'Арк из третьей роты, Хохотунья и задира. Это ты ведь на привалах, Утоляя боль и муки, Как младенцев, пеленала Наши раненые руки, Это ты под

пулеметом Шла в передовом отряде И по мозырским болотам, И по пражской автостраде. Под осенними лучами Спи... Атака вновь отбита. Мы, твои однополчане, Не дадим тебя в обиду. 1945

БЫЛА ВОЙНА

Теперь проходит наш счастливый век В гостиницах иль у друзей хороших. Летит над миром чистый первый снег, А там, глядишь, и первая пороша. Наш первый снег летел над Лозовой, Наш снег второй свистел над хмурой Волгой. Шел третий снег на Киев грозовой, Четвертый снег порхал над Вислой волглой. Но вот над нами снова первый снег. Из недр метро тепло идет клубами, И я ловлю твой безмятежный смех Обветренными жесткими губами. У нас пока еще и дома нет. Мечтателям светло под крышей звездной. Мы начинаем строить в тридцать лет — Не очень рано, но еще не поздно. Кто смеет время отдавать тоске? Не слышал он снарядные разрывы. Снежинка тает на твоей щеке. Была война, а мы остались живы. 1945

ТРИ ЗВЕЗДОЧКИ

Приехал в отпуск старший лейтенант, Приглаженный, застенчивый и важный. На золотых погонах — алый кант И по три острых звездочки на каждом. Они в расположении таком, Те звездочки военного сиянья, Как ставят над лирическим стихом, Которому не найдено названья. Откуда он? Из Венгрии опять. «Ну, как там в Будапеште?» «Все в порядке». Он девушке хотел бы прочитать Стихи свои из голубой тетрадки. Читает он про танки, васильки, Про молодость, походы и оружье. Здесь столько силы, правды и тоски. И только рифмы очень неуклюжи. А девушка не слушает слова: Ей дорог голос этот грубоватый И русая крутая голова — Наивный облик старого солдата. И пусть он не умеет рифмовать! Не так легко, покинув классы школы, Четыре долгих года воевать, В далеком гарнизоне тосковать — И оставаться нежным и веселым. Поэзия шумит и бродит в нем, Любовь и мужество в ее законах. Три звездочки сияют на погонах, Как будто над лирическим стихом. 1946

ГУБЕРНАТОР

На тачанке, еще младенцем, Запеленатый полотенцем, Кочевал он в низовьях Дона. Шелестели над ним знамена. Он, крещенный в огне и громе, Вырос в харьковском детском доме, В казаки он играл когда-то, Лет семнадцати стал солдатом. Был на срочной и на сверхсрочной, Худощавый, прямой и точный. Обучался в пехотной школе Душным летом на Халхин-Голе. Всех на «вы» называл, суровый, Тонкогубый, бритоголовый. Он в огне отступал из Львова, Поднимался и падал снова. Весь израненный, не убитый, Знаменитым хирургом сшитый, Он под Каневского горою, На Днепре, получил Героя. До Берлина четыре раза Было имя его в приказах. А теперь в городке немецком Комендантом он стал советским. Особняк у него и дача, — Коменданту нельзя иначе. Он живет, — под угрюмым небом Кормит немцев алтайским хлебом. Он бы отдал и дом, и дачу, И Саксонию всю в придачу За любой гарнизон далекий, Пусть на Севере, на Востоке... Где журчанье прозрачных речек Милой русской привольной речи. ...В сад выходит мой друг, полковник. Вдоль ограды растет терновник. Здесь цветы — и те не такие, Как на родине, как в России. Но приказа покуда нету, Чтобы службу оставить эту. 1947

СТУДЕНТ

Пришел учиться паренек Из Холмогорского района, Все испытанья сдал он в срок, В глаза Москвы смотря влюбленно. Он жил как все. Легко одет, Зимою не ходил, а бегал, В буфете кислый винегрет Был каждый день его обедом. Он с Ньютоном вел разговор И с Менделеевым сдружился, С Лапласом он бросался в спор, В кольце Сатурна он кружился. Ему пошел двадцатый год, Когда, упрямый и веселый, В Марийский край на культпоход Он был направлен комсомолом. На месяц или два. Но там Убит избач в селенье дальнем. Остаться вызвался он сам И год провел в избе-читальне. Вернулся вновь на первый курс. Он старше всех, —здесь только дети. Но винегрета кислый вкус Такой же, как тогда, в буфете. Он, как тогда, в Москву влюблен, Сидит над книгами упрямо, — Но формируют батальон Студентов-лыжников в Петсамо. Уходит он, как на зачет, В холодный бой, на финский лед. Вернулся он в сороковом На первый курс. Ну что ж, догоним! Одни лишь юноши кругом, Но он не будет посторонним. Зачетов страдная пора... И вновь июнь. И слышен голос: «Сегодня в шесть часов утра...» Война... И юность раскололась. Сдавай экзамены, студент, На кафедрах бетонных дотов: Набивку пулеметных лент, Прицел гвардейских минометов... И вот студенту тридцать лет. Плывет навстречу непогодам Московский университет И Ломоносов перед входом. Был памятник недавно сбит Фашистской бомбой с пьедестала, Но гордо он опять стоит, И все — как в юности — сначала. Студент с седою головой, Конспекты в сумке полевой. Мальчишки, девочки вокруг. Ты старше всех, и это грустно. Тебя я понимаю, друг, Я испытал такое чувство. Ты вновь уходишь на зачет. Отчизна терпеливо ждет: Ведь и она свой путь прошла Сквозь вой пурги и свист заносов, Как шел когда-то из села Крестьянский мальчик Ломоносов. 1947

НАШ СОБСТВЕННЫЙ КОРРЕСПОНДЕНТ

Ужель вы забыли, ребята, О нашей начальной поре? Олег со своим аппаратом Носился у нас во дворе. Он мучил чумазых девчонок, На ящики их посадив, Настраивал с видом ученым Таинственный объектив, Приказывал не шевелиться, Покуда не щелкнет затвор. Я помню застывшие лица, В стекле перевернутый двор. Потом

он для маленькой Лиды, Подруги той ранней поры, Снимал знаменитые виды Столицы с Поклонной горы. Всю ночь он возился в чулане, Купая пластинки в ведре, Дремало багровое пламя В мудреном его фонаре. Но сколько мы после ни ждали Обещанных снимков — увы, Ни карточек не увидали, Ни видов весенней Москвы. Как магния синяя вспышка, И детство и юность — момент. Вчерашний соседский мальчишка — «Наш собственный корреспондент». Мы встретились на Метрострое. Он пробыл на шахте три дня. Заснял он всех местных героев, Потом, по знакомству, меня. В Сибири мы встретились снова И где-то под Курском — опять. Товарищи, честное слово, Он всюду умел поспевать. Он Чкалова снял при отлете В кабине. Смотрите, каков! Он был на Хасане — в пехоте, Под Выборгом — у моряков. Как юноша — снимок любимой, Страны многоликой портрет Лелеял наш друг одержимый, «Наш собственный корреспондент». Где только мы с ним не встречались Во время войны! Налегке, Нигде, никогда не печалясь, Он шел с аппаратом в руке. Он был в ленинградской блокаде, Он падал на ладожский снег. Потом в партизанском отряде Под Брянском возник мой Олег. При каждой негаданной встрече Он щелкал в лицо мне — в упор! (Однако я в скобках замечу, Что карточек нет до сих пор.) Разболтанным стареньким «ФЭДом» Он снять на рейхстаге успел Багровое Знамя Победы И тотчас в Москву улетел. Мой старый, мой добрый знакомый, Весь век свой ты будешь таким! Мальчишеской страстью ведомый, Где нынче ты с «ФЭДом» своим? Теперь ты солидный мужчина — Исполнилось тридцать лет! Позволь мне в твою годовщину Тебе подарить твой портрет. 1947

БУДЕТ ЛИ ВОЙНА?

В наше радостное Завтра веря Искренне, светло и горячо, В воскресенье я гуляю в сквере, Посадивши дочку на плечо. А ее мне раненой рукою Не легко удерживать. Но я Справлюсь с милой ношею такою, Ты не бойся, девочка моя. Я из тех родителей влюбленных, Для которых дороги, как жизнь, Эти крохи в красных капюшонах. Крепче за плечо мое держись! ...Вот у нас в народе говорится — Радостно такое слышать мне: «Нынче много девочек родится — Это значит: Не бывать войне». Но опять кровавою войною С Запада туманного грозят, И опять с надеждой и тоскою На мальчишек матери глядят. Будет ли война или не будет? Нападут ли изверги опять? Неужели вновь придется людям Лучших сыновей своих терять, И чужие танки, словно слизни, Поползут, найдя свой старый след, И постройку зданья Коммунизма Вновь задержат? Мы ответим: нет! Нет! Должны мы родину возвысить, Не страшась грозящей нам войны. Быть войне или не быть — зависит От того, насколько мы сильны. Армия советского народа, В нерушимой крепости твоей Будущего солнечные своды И судьба счастливая детей. Не дадим, чтоб огневые трассы Врезались опять в покой ночей. В том клянется офицер запаса С маленькою дочкой на плече. 1949

ДЕЛЕГАЦИЯ НЕМЕЦКИХ ЖЕНЩИН

У нас в Сталинграде всегда делегаты гостят, Из разных краев приезжают к истоку победы. Корейские юноши были неделю назад. Гостили французы, недавно уехали шведы. Мы слышали здесь, как Поль Робсон о мире поет... В потертых костюмах ходили гурьбой англичане... Под Первое мая пришла телеграмма, и вот Мы женщин немецких на аэродроме встречаем. В дверях самолета букеты цветов вручены. Приветы, улыбки — и в город вплывают машины. И справа и слева гостям новостройки видны, Меж новых кварталов сурово чернеют руины. И гостьи притихли. Подумай, какая пурга Бушует сейчас в их сердцах! В тишине напряженной Немецкие вдовы идут на Мамаев курган, Немецкие матери всходят на холм раскаленный. Под их башмаками осколки красны, как руда, — Пойдет в переплав то, что в битве гремело когда-то. От тех, кто в мышастых мундирах взбирался сюда, Следа не осталось на склонах курганов покатых. Бесславно забыт тот, кто черному делу служил. Навеки бессмертен погибший за правое дело! Немецкие матери встали у русских могил, На камень горючий цветы положили несмело. А юная немка на город наш мирный глядит. Заводы стоят, как дивизии, в блеске металла. На фланге одном горизонт Гидрострою открыт, На фланге другом встали шлюзы Донского канала. В подножье кургана, на старой военной стезе, На станции той, где Родимцев держал оборону, Готовы к погрузке, стоят трактора СТЗ, — Быть может, сегодня в Германию путь эшелону. 1951

МОРЕ ПРИДЕТ

Выйдя на Волгу, я встал над откосом. Пыль и осколки — здесь почва такая. Этот участок был отдан матросам, Насмерть стояла бригада морская. Тихие всплески, потоков журчанье, Волнами, волнами — воспоминанья! Шли из Одессы пешком экипажи, Из севастопольской каменной дали. Их ненавидели в лагере вражьем, «Черными дьяволами» называли. На бескозырках — пехотные каски. К ранам набухшим присохли повязки. Было у хлопцев особое горе. Старый матрос говорил перед боем: «Коль погибать, так уж лучше на море, Если могила, пусть рядом с прибоем!» Но умирали матросы на суше — «Черные дьяволы», светлые души. Рядом с могилой — гранитною призмой Острая вышка геологов встала. Стройка великая Коммунизма Здесь обретает исток и начало. ...Входит в плотину могила над плёсом. Море идет к сталинградским матросам. 1951

«Который год ты все живешь одна...»

Который год ты все живешь одна, Жестокой вечной памяти верна. Ждала вестей и самого ждала, В свой страшный день поверить не могла. В семи столицах памятник ему, Но ты не хочешь верить ничему. В железном одиночестве своем, С дневной работой и ночным шитьем, Ты детям говоришь который год, Что вот он отвоюет в придет. Не утешенье это, не слова: Я сердцем чувствую, как ты права. И мертвыми — товарищи мои Ведут за мир упорные бои. И среди них сейчас любимый твой С пробитой пулей русой головой. Встает он, поджигателям грозя. Он на посту. Ему домой нельзя! Когда бы не был он к врагам суров, На свете стало б столько новых вдов. Должны все те, кто счастливы вдвоем, Не забывать о подвиге твоем. 1953