Товарищ пехота
Шрифт:
— Та-ак, — протяжно сказал он. — Пока все идет хорошо. Мне посчастливилось. Признаться, я не ожидал такого успеха. Теперь в обратный путь.
На шоссе появился и на большой скорости приблизился к Верхоглядову, гремя цепями по снегу, грузовой автомобиль.
На нем огромной грудой лежали связки лыж и сидели несколько солдат.
Грузовик проскочил вперед и остановился.
— В чем дело? — крикнули оттуда.
— Пожалуйста, не беспокойтесь, — сказал спокойно по-фински Верхоглядов. — Я сейчас поеду дальше.
Два человека
— Около реки засада партизан, — сказал широкоплечий, обрюзгший офицер. — Мы едва проскочили. А машина обер-лейтенанта Мюллера разбита. И он погиб… Ты один в машине?
— Так точно, господин офицер!
— Господин майор!
— Простите, господин майор, в темноте не видно знаков отличия.
— Какого полка?
— Шестьдесят седьмого, — сказал Юрий. Он точно знал, что неподалеку расквартирован этот полк.
— Я поеду в вашей машине, — сказал офицер. — У грузовика выбиты все стекла, холод страшный…
«Чтоб тебя черт побрал, — подумал сердито Верхоглядов. — Навязался на мое горе». И почтительно сказал:
— Пожалуйста, господин майор.
Солдат, видимо денщик офицера, полез в кабину.
— Можете ехать, — разрешил майор, усаживаясь на переднее место, рядом с рулем.
— Простите, господин майор, сейчас я привяжу свои лыжи.
— Лыжник?
— Так точно, господин майор.
— То-то я смотрю, что ты так хорошо одет.
Плотно привязав свои лыжи, Юрий сел за руль, и с глухим завыванием машина понесла его и двух фашистов по шоссе. Куда? «К дьяволу на рога. В тартарары, — уныло подумал Юрий. — Вот говорят, что нету судьбы… А запоздал бы грузовик минуты на две, и я бы скрылся в лесу». Но уже нельзя было рассуждать.
И Верхоглядов погнал машину со все возрастающей скоростью, а позади, рассекая со свистом морозный воздух, ехал грузовик.
Майор, засунув широкий покрасневший нос в ворот шинели, угрюмо молчал, поминутно зевая.
Машина въехала в деревню. Почти все дома были сожжены и разрушены. На перекрестке столпились автомобили, бронированные повозки, тягачи.
Везде бродили вражеские солдаты.
— Стой, — приказал майор. — Я пойду в штаб корпуса, а ты подожди.
— Слушаю.
Юрий вылез из машины и прошелся вокруг, разминая затекшие ноги.
У встречного длинноногого солдата он перехватил тоненькую, отвратительную по вкусу папироску, мирно поговорил с ним и, очень довольный, что его внешний вид и финское произношение не вызывают сомнений, начал спокойно, даже подчеркнуто спокойно отвязывать лыжи. Ему хотелось разорвать бечевку, но он нарочно заставил себя медленно, очень медленно распутывать узлы.
— Зачем ты отвязываешь лыжи? — спросил денщик.
— Не твое дело! — грубо ответил Юрий. — Придет господин майор, и я ему объясню.
К автомобилю мелкими упругими шагами приблизился низкорослый человек в лыжном костюме.
— Как будто машина обер-лейтенанта Карьялла? —
— Да-а…
— А где же Карьялла?
— Господин обер-лейтенант Карьялла остался в штабе дивизии, — отчеканил металлическим голосом Юрий. Ему было понятно, что пора убегать. Но как выбраться из деревни, где, несмотря на поздний час, на улице так много солдат? Напрасно он ломал себе голову, раздумывая, как бы незаметно улизнуть, не вызвав подозрений у денщика. И этот лыжник привязался с расспросами! Вот уж не вовремя…
— Ты лыжник? — спросил низкорослый человек.
— Из команды лыжников, — проверяя крепления, угрюмо проворчал Юрий.
— Почему же я не знаю тебя?
— Я из шестьдесят седьмого полка, — сказал Юрий.
— На днях я инспектировал лыжников этого полка.
— Я тоже не знаю вас, — нахально сказал Верхоглядов, — а не удивляюсь этому!
— Ты меня не знаешь? — удивленно спросил человек в лыжном костюме. — Посмотри!
Он включил электрический фонарик, и Юрий увидел сухое, полное внутреннего напряжения лицо с резко выдающимися скулами и тонкими, плоскими губами.
— Боже мой, Нурри! — взволнованно вскричал Юрий.
Нурри самодовольно улыбнулся:
— Узнал?
Но внезапно он нахмурил брови.
— Подожди… подожди, — медленно сказал он. — Вер… Верхо-гля-дов… Как вы попали сюда? Да вас что, в плен взяли?
1938 год. На плакате полное напряжения лицо с резко выдающимися скулами и тонкими, плоскими губами.
Волны сухого снега заметали плакат и ярко-синие буквы: «Нурри». Волны снега неслись по холмам, а ветер слепил глаза бегущего вниз по склону горы Верхоглядова.
Изредка он оглядывался. Нурри отстал. Еще одно усилие. Красные флажки приказывали: поворот направо. И Юрий повернул направо. Там, за огромным озером, — финиш международных лыжных гонок. Он слышит, как поют трубы духового оркестра: «Вперед, вперед!»
Он слышит, как ветер, взметающий снег, ободряюще гудит: «Вперед, Юрий, вперед!..»
Близок финиш. Отстал где-то далеко Нурри. Огромная белизна озера — последний этап, который надо тебе, Верхоглядов, преодолеть, пробежать, пролететь!.. Сейчас он, как камень, выпущенный из пращи, промчится через это озеро, и в его честь, в честь советского лыжника, победителя международных состязаний 1938 года в Швеции, будут петь славу трубы духового оркестра.
Но труден последний бег по заледенелым сугробам широкого озера. И ветер плотной лавиной мчится навстречу Юрию. И слабеют его ноги, учащается дыхание. Разве не осталось в его сердце отваги? Разве не так же, как прежде, крепки, сильны его мускулы?
Вот-вот — бег последний, и настигает его Нурри, чужой лыжник, угрюмый соперник, «снежная молния», как пишут о нем в газетах. Неужели опять увезет с собою Нурри кубок победителя — который по счету?
Внезапно скрипнул снег за спиною Верхоглядова.