Товарищи (сборник)
Шрифт:
…Загремели на лестнице шаги, без стука откинулась дверь, и немецкий солдат внес два больших чемодана. Он поставил их посреди прихожей на пол, деловито осматриваясь. За ним небрежно вошел, как входят к себе домой, молодой офицер с узкими погонами в розовых ободках.
Но, увидев Анну, смотревшую на все это с порога своей комнаты, он несколько смутился. Огоньки зажглись в его взгляде.
Обрушился на денщика:
— Сколько раз повторять, чтобы не врывался в чужие дома без спроса?
Мелкорослый заморыш-денщик в недоумении мигал
— Извините, фрейлейн… Мне сказали в комендатуре, что вы знаете немецкий.
Между тем он снимал фуражку с серебряным орлом и вешал ее на гвоздик, спрашивая:
— У вас, фрейлейн, в сентябре всегда так жарко?
Но Анна уже закрыла за собой дверь в комнату. Если бы обер-лейтенант повел себя не так в доме у Анны, как он повел себя, а так, как вели себя во всех других домах его сослуживцы но дивизии, ей было бы легче. Все его сослуживцы сразу же повели себя в чужих русских домах, как хозяева, а он повел себя, как обыкновенный квартирант. И это сразу же сделало напряженной жизнь Анны.
Чаще, пока обер-лейтенант находился дома, она оставалась в комнате с больной матерью. Но обер-лейтенант предпочитал почти все время находиться дома, по целым дням просиживая в проходной комнате в кресле у окна с раскрытой книгой.
И этот вынужденный домашний плен скоро сделался для Анны невыносимым. Не век же ей было кормить больную мать тем, что принесет с базара Марфа Андреевна, которая по воскресеньям ходила на менку.
В клеенчатую сумку Анна положила свои выходные лаковые туфли, надеясь обменять их на базаре у немецких солдат на муку, которой уже не оставалось в доме. Обер-лейтенант, увидев ее на пороге комнаты, в полупоклоне привстал с кресла. Всего секунду Анна постояла на пороге и прошла мимо. Пожав плечами, он снова опустился в кресло.
Но когда она возвращалась в конце дня с сумкой, отягощенной мукой, он все-таки заговорил с ней, отложив в сторону книгу. Непритворное огорчение в его голосе сплелось с решимостью услышать от Анны ответ на свой вопрос.
— Судя по всему, для фрейлейн, — сказал он, без малейшей тени недоброжелательности глядя на нее, — все люди в такого же цвета мундире, как мой, на одно лицо.
Встав с кресла, он полузаслонил ей проход, так что надо было бы протискиваться между его плечом и дверной притолокой. Подняв глаза, она взглянула на него..
— Только откровенно, — отмечая ее колебание, подхватил он с живостью.
— Господину обер…
— Зовите меня Бертольдом, — разрешил обер-лейтенант.
— …обер-лейтенанту, — движением подбородка отклоняя его разрешение, продолжала Анна, — должно быть, известно, что тот, к кому вламываются в дом чужие, обычно меньше всего намерен разбираться, кто из них лучше, а кто хуже.
Обер-лейтенант рассмеялся:
— Ваша прямота заставляет меня изменить свое суждение о русских женщинах.
Анна не стала продолжать этот разговор, сумев все-таки протиснуться между дверной притолокой
В следующий раз он уже приветствовал Анну, как знакомую.
— Вчера я так и не успел сказать вам, фрейлейн, что не всегда под одного и того же цвета мундирами могут скрываться одни и те же чувства, — заговорил он с видом, что всего лишь продолжает интересно начатый разговор. — Лично я, например, не согласен с моим товарищем Вилли, что, воюя с русской армией, мы воюем и с мирным населением.
Гораздо проще для Анны было понять того же Вилли, который жил этажом ниже и часто поднимался к обер-лейтенанту по лестнице. Этот, но крайней мере, предпочитал оставаться таким, каким был. Он явно не одобрял заигрываний Бертольда с дочерью хозяйки.
Однажды Анна слышала их разговор. Вилли принес с собой бутылку со шнапсом. Они сидели в комнате Бертольда за столом. Денщик поставил перед ними консервы, нарезал сало и, уходя, оставил за собой дверь неплотно прикрытой.
Бертольд, отхлебывая шнапс мелкими глотками, запивал его водой, а Вилли пил, не разбавляя и не закусывая. Вскоре он стал придираться к Бертольду.
— Ты, должно быть, хочешь дождаться, когда яблонька сама нагнется.
— Вилли! — вполголоса предупредил его Бертольд.
Но это оказало лишь обратное воздействие. Крышка стола затрещала под ладонью Вилли.
— Хочешь дождаться, да?!
Бертольд попытался повернуть разговор в другое русло:
— Знаешь, Вилли, нашу дивизию перебрасывают в район Моздока.
— Когда? — спросил Вилли.
— Во всяком случае, полк фон Хаке отправляется уже в начале октября.
Но Вилли не захотел, чтобы его одурачивали слишком долго.
— Увиливаешь?! — спросил он, повышая голос.
— Кто знает, — примирительно сказал Бертольд, — не в том ли вся сладость и состоит, чтобы яблоко само упало в руки.
— А вдруг яблонька возьмет и поднимет ветки, — захохотал Вилли совершенно трезвым смехом.
Бертольд встал, плотнее закрывая дверь в комнату Анны. Но и после этого Вилли не захотел утихомириться.
— Мало из таких, как ты, — гремел он за дверью. — фюрер выбивал гнили. Я бы сперва старуху спустил в окно, а потом занялся дочкой.
Из своей комнаты Анна слышала их разговор слово в слово.
— Фрейлейн нездорова? — спросил утром обер-лейтенант, вглядываясь в ее лицо своими немигающими глазами.
— Нет, — ответила Анна.
— Может, для вашей матушки нужен доктор?
— Ей лучше.
— Если чем могу служить… — он наклонил белесую, с гладко зачесанными назад волосами голову.
Только для того чтобы отделаться от его услуг, Анна сказала ему, что матери лучше.
Кровать матери стояла у окна. Сквозь ветви тополя переливалась излучина Дона.