Товарищи
Шрифт:
Егор сунул нос в опустевший ящик, принюхался и отставил ящик в сторону. Осмотрев лежавшие перед ним вкусные вещи, Егор заколебался — с чего же начать. Хотелось съесть сдобнушку, намазав ее медом, но не меньше привлекала к себе вкусным запахом колбаса.
«Отведаю спервоначала колбасы», — решил он и отломил от румяного кольца добрый ломоть. Тут он вспомнил, что нет хлеба, а одна колбаса без хлеба — это уже не еда. «Разве с кокуркой?» — подумал он и достал из мешочка сдобную пышку. Она оказалась очень вкусной, рассыпчатой, но сладкой. Есть чесноковую колбасу со сладкой сдобнушкой было не очень-то вкусно,
Покончив с куском колбасы, Егор хотел было приняться за мед, но, сообразив, что скоро закончится лекция и придут ребята, решил сложить продукты снова в ящик и отнести его к кастелянше, у которой хранились личные вещи воспитанников.
«Сбегать бы узнать — открыт ли склад. А ящик пока засуну под кровать», — подумал он и принялся за дело.
Чтобы ящика не было видно из-под кровати, Егор опустил одеяло почти до самого пола, потом отошел в дальний угол, пристально оглядел конку и, довольный, шагнул к двери. Он уже хотел было всунуть в замочную скважину ключ, но в коридоре снова послышались голоса и шаги. Вот они ближе, ближе… Остановились у самой двери. Кто-то взялся за дверную ручку…
САМОДЕЛЬНЫЙ КЛЮЧ
— Здравствуйте, — с трудом выдавил из себя Егор и потянул с головы ушанку.
— Здравствуйте, Бакланов, — ответил Иван Захарович. — Почему вы сидите дома? Да еще, как говорится, под семью замками.
— Я, товарищ директор… у меня, товарищ директор… — заторопился, сбиваясь, Егор.
— А вы не волнуйтесь, говорите спокойнее. Ну-ка, объясните нам, почему вы сидите за запертой дверью?.. Или что-нибудь с вами случилось? А?
— Ничего, товарищ директор, не случилось. Мне из дому посылку прислали, я и ходил получать ее.
— Получили?
— Получил, товарищ директор.
— Ну, коли так — поздравляю. А говорите: ничего не случилось. Получить письмо, а тем более посылку из дома — приятное событие. Мама прислала?
— Мать.
— А почему вы говорите «мать», а не «мама»?
Лицо Егора стало пунцовым.
— Да… так. товарищ директор.
— Понимаю, — слегка улыбнувшись, сказал Иван Захарович. — «Папа» и «мама» — так говорят только маленькие, а вы уже почти взрослый человек. Стыдновато, правда?
Егор тоже улыбнулся и кивнул головой:
— Правда, товарищ директор.
Лицо Ивана Захаровича стало серьезным и немного грустным. Он опустил руку на плечо Егора, наклонился, стараясь заглянуть ему в глаза, и не спеша заговорил:
— Значит, вы, Бакланов, думаете, что ласковыми могут быть с родителями только малыши. Правда?
Егор чуть заметно пожал плечами,
— Да… До обидного некрасиво получается у некоторых людей. Вот смотрите, как оно иногда в жизни бывает. Всем известно, что дети учатся говорить постепенно и любой ребенок сначала произносит одно слово, потом другое, третье и так далее. А знаете, какое слово почти все дети произносят первым? Знаете, Бакланов?
Егор снова пожал плечами.
— «Мама»! Да-да, «мама»!
— Правильно, Иван Захарович, — поддержал Колесова Селезнев. — Я тоже это замечал — и на своих детях и теперь вот на внучатах. «Мама» — первое слово.
— Только так, Дмитрий Гордеевич. Конечно, бывают и исключения, но это частности, не о них я говорю. Так вот. Научился малыш произносить слово «мама», и, пока не вырос, пока он маленький и беззащитный, по всякому жизненному случаю — хочет ли пить или есть, спать или гулять, обидит ли кто-нибудь, — он произносил это магическое слово. На его зов появлялась мать, и все устраивалось как надо. Причем далеко не всегда для матери было легко устранять эти препятствия. Нет, чаще всего — наоборот…
— Вот-вот! И у моей дочери так же, — заговорил вдруг, прервав директора, Селезнев. — Заболел сынишка— воспаление легких, — так она неделю глаз не смыкала. Плохой был. Выходила. Зато сама, поверьте, как сухарь высохла, на себя не стала похожа…
Мастер внезапно замолчал. Собрав в горсть седую бороду, он отошел к тумбочке и начал просматривать лежавшие па ней книги. А Колесов продолжал развивать свою мысль:
— И я об этом же говорю. Немало бессонных ночей приходится матери проводить. Часто только благодари материнскому самопожертвованию малыш остается жить. И вот он растет… Сын! Крепкий, красивый. Он уже сильнее ее. Она смотрит на пего и радуется — какого орла вырастила! Гордится им. Ей хочется пройтись с сыном по улице, чтобы люди порадовались, глядя на них. Но сын не только пройтись с ней стесняется, но даже назвать ее мамой стыдится. А ей больно это, обидно. Она не может понять: почему сыну стыдно назвать ее ласковым словом? Перед кем стыдно?.. Может, и вы стыдитесь, Бакланов?
Иван Захарович ожидал ответа, но Егор опустил глаза и молчал.
— А матери, мне думается, очень тяжело. Очень! — продолжал директор. Он снял руку с плеча Егора и уже другим тоном добавил: —Можете идти, Бакланов. Вы па лекцию?
— На лекцию.
— Теперь она уже скоро кончится. Но — ничего. Хоть часть услышите да ответы на вопросы. А вообще вы все лекции посещаете?
— А как же, товарищ директор! Ни одной не пропустил.
— Бакланов аккуратно ходит на лекции, — подтвердил Селезнев.
— Это хорошо. Ну, а все ли вам понятно, Бакланов, на этих лекциях? Время не пропадает зря?
— Я все понимаю, товарищ директор. Правда, не всегда, а вот когда лектор интересно рассказывает…
— Значит, бывают и непонятные лекции?
— Бывают, товарищ директор. Вот в прошлый раз лектор незнакомые слова какие-то… Ну и непонятно. Приходится догадываться. Что поймешь, а что и нет… У нас ребята любят лекции о международном положении… Это каждому интересно — про войну… Я никогда не пропускал, товарищ директор, вот только сегодня… По случаю посылки. А больше не будет. Можно идти?