Товарищи
Шрифт:
Оля чуть закусила губу и не ответила. Селезнев удивился:
— Что, секрет?
— Нет… В кино.
— В кино? А что смотреть?
— «Партизаны».
— Хорошая картина. С подружками?
— Нет, не с подружками. С одним мальчишкой. Он наш ученик, из токарного. Жабин его фамилия. У него сестра в «Октябре» работает контролером и достала пропуск.
— А-а-а! Ну, иди.
— Спасибо, товарищ мастер! — весело поблагодарила Оля и торопливо шагнула к двери.
— Писаренко!
Оля обернулась. Мастер стоял у стола и строго
— Сегодня сильный мороз. Смотри не модничай: обязательно шарфом обмотай горло, а то ангину недолго схватить. И уши у шапки опусти. Обязательно!
— Слушаюсь, товарищ мастер, — в тон ему ответила Оля.
— А Жабин зайдет за тобой? Или как вы условились?
— Нет, не зайдет. Прямо у кино встретимся. Он будет там ждать у входа.
Селезнев помолчал.
— Вот что, Писаренко. Назначать друзьям-товарищам встречи у кино, в саду или где-то на улице — нехорошо. Если кто хочет повидать товарища, а особенно подругу, пусть спросит разрешения, заранее договорится и зайдет к ней домой. Вот как надо. Потом вот еще что… — Селезнев начал быстро перелистывать журнал, словно искал между листами нужные слова. — В общем, Жабина я приметил. Рыженький такой, вертлявый… Что-то мне он не по душе… Одним словом, когда будешь подходить к кино, внимательно присмотрись: если он не ждет, проходи мимо, не останавливайся. И домой. Попятно?
— Понятно, товарищ мастер.
— То-то. Девчонке нехорошо ждать. Особенно если не знаешь как следует человека.
— А почему?
— Все потому! — неожиданно сердитым тоном ответил мастер. — Самой немножко думать надо. И понимать. Не маленькая… Иди, Писаренко.
Немного удивленная, не совсем понимая, за что же осерчал мастер, Оля вышла.
А Селезнев снял очки, резким движением отодвинул журнал и заходил по комнате. Оля, конечно, не могла догадаться, что мастер рассердился не на нее, а на себя.
«По таким вопросам, — рассуждал он сам с собой, — должна бы говорить с девчонкой мать… А матери-то и нет. И отца нет. Значит, это моя обязанность. А у меня, черт возьми, как назло, и слова какие-то горбатые, одно к другому не приставишь».
В дверь постучали:
— Можно войти?
— Входите, входите, — овладевая собой, ответил Селезнев.
Услыхав голос Мазая, он невольно отметил про себя: «Молодец! Ведь не вломился без разрешения, а постучал в дверь, да еще попросил позволения, хоть и пришел по вызову. А разве год назад он был таким? Да ему ничего не стоило подойти к старику и сказать: «А ну-ка, дай прикурить». Даже в классе плевал на пол, толкал на улице прохожих, отнимал у незнакомых мальчишек коньки да забрасывал их через забор. А сколько было драк! И разговаривать без грубостей не умел… Нет, Иван Захарович не знает, каким был Мазай, а то бы не так заговорил».
Мазай развязной походкой подошел к столу:
— Вы вызывали меня, товарищ мастер?
— Вызывал.
— Каждый день кто-нибудь вызывает. Ребята уже смеются надо мной: без тебя, говорят,
Мазай взял у стены стул, придвинул к столу и сел, удобно привалившись к спинке.
Мастеру не понравилось, что Мазай не ждал приглашения сесть. Он ясно вспомнил, что Мазай каждый раз, входя в кабинет, ведет себя так же. Брови Селезнева недовольно сдвинулись. «Почему же я раньше этого не замечал? Или не обращал внимания?» — подумал он.
— Товарищ мастер, а я догадываюсь, зачем вы меня вызвали. Даю слово, догадываюсь.
— Не думаю, — сдержанно ответил мастер.
— Насчет Бакланова.
— А что с ним?
Мазай чуть прищурил правый глаз и шутливо погрозил пальцем:
— Ох, и хитрый вы, товарищ мастер! А ключ у него отобрали?
— Отобрали.
— Ну вот. Только вы, товарищ мастер, если вызвали меня насчет ключа, то напрасно беспокоитесь. Я как только узнал, в один момент провернул все, что нужно.
Панибратский тон Мазая становился Селезневу все неприятнее и начал раздражать.
«А ведь Мазай всегда разговаривает со мной да и со всеми старшими только так. И признака уважения нет. Наоборот, в его тоне что-то нахальное, наглое — одним словом, неприятное. Но почему же я раньше мог спокойно относиться к этому?» — подумал Селезнев и спросил:
— Что же вы сделали?
— С Баклановым потолковал как следует. Он дал мне честное слово… знаете, товарищ мастер, просто поклялся, что своего ключа у него больше не будет. Никогда. Я и то думаю: зачем ему ключ понадобился? Ни у кого нет, а у него ключ.
Селезнев достал из кармана ключ Бакланова и спросил:
— Скажите, Мазай, кто сделал этот ключ?
— Он сам, Бакланов.
— Значит, он хороший слесарь? А ну, дайте ваш ключ.
Мазай опустил руку в карман и вдруг понял, что этот жест выдал его с поличным: он, как глупая рыбешка на приманку, «клюнул» на неожиданный вопрос.
— А у меня нет, — спохватился он и, словно обжегшись, выхватил руку из кармана.
— Василий Мазай, — спокойно сказал Селезнев, — дайте ваш ключ. Ну? Я жду. Или вам нужно, чтобы мастер дважды повторял свое распоряжение?
Мазай понял, что упорствовать дальше бесполезно.
Молча достал из кармана ключ и нехотя протянул его мастеру.
— Положите на стол.
Селезнев прошелся по комнате и остановился против Мазая, глядя на него в упор из-под нахмуренных бровей.
— Василий Мазай, о вас я думал лучше. Гораздо лучше… Оказывается, вы можете лгать, да еще глядя человеку в глаза.
— Но, товарищ мастер, этот ключ…
— Замолчите! И не пытайтесь оправдываться. Ложь ничем нельзя оправдать. Запомните, Мазай, на всю жизнь: человеку солгавшему, человеку, способному на ложь, люди не верят. И правильно делают: такой человек не имеет чести. Ясно? А что такое человек без чести? Вы знаете, Мазай? Это чужак, вреднейший элемент. Вы понимаете меня? Или нет?