Тойво – значит надежда. Красный шиш
Шрифт:
Отдельная радость отдельного человека просто напросто аккумулируется в атмосфере, насыщая пространство вокруг этой самой радостью. Радость может быть коллективным чувством, в то время, как горе – всегда индивидуально. Радость можно разделить, горе же можно только принять.
Антикайнен хотел сказать, не обращаясь ни к кому: «Черт побери! Господь нас создал для счастья – и доказательством этому может служить один-единственный день в городе Петрограде, или в городе Хельсинки.»
Конечно, не каждому дано чувство радости за близкого человека, все это может запросто заглушить другое
Тойво огляделся по сторонам, но не нашел подходящей рюмочной – все были какими-то мутными, не такими, в которой они только что сидели с эстонцем. Он махнул рукой и пошел к казармам.
8. Панисельга.
Как и во время памятной поездки в город Буй, Тойво и Тынис, условившись по телефону, встретились на бывшем Путиловском, ныне – Октябрьском вокзале. Вяхя с ними не встретился – он прятался за колоннами и только временами выглядывал, чтобы не отстать от экспедиции.
Он был неимоверно доволен своей ролью: курсант интернациональной школы красных командиров и тайный сотрудник. Если бы Антикайнен обозвал его «сексотом», он бы, наверно, обиделся, но до такого лестного титула в Стране Советов пока еще никто не додумался.
Вяхю принял лично начальник училища Инно и после непродолжительной беседы зачислил его в список курсантов на следующий год. Инно, хмурый, как обычно, отнесся к протеже Антикайнена очень доброжелательно. Молодой Тойво был немногословный, высокий и крепкий, готовый, как тогда водилось, «жертвовать собой за дело революции». Эстонцу по национальности, хоть и выросшему в Кронштадте, начальнику училища нравились молчаливые люди. Ему казалось, что на таких всегда можно положиться.
Так и было, конечно, вплоть до одиозных лет конца тридцатых, когда молчание из золота сделалось приговором. Молчишь – значит, замышляешь. Февральским утром 1938 года во дворе тюрьмы при УНКВД по Московской области его застрелили по приговору суда по рекомендации Сталина, Молотова, Ворошилова и Кагановича. Хотели стрельнуть в затылок при, якобы, переходе по коридору в другую камеру, но Инно повернулся к своим палачам лицом и в последний раз в жизни нахмурился.
Антикайнен и Тынис сели в плацкартный вагон и поехали в Петрозаводск. Вяхя довольствовался общим, что, впрочем, его нисколько не смущало. Лето было в разгаре, за окнами вагонов шепталась с сумраком белая ночь, можно было глазеть по сторонам до утра, либо приспособиться на жесткой скамье и спать. Молодой Тойво так и поступил, раскрыв глаза уже только перед прибытием в столицу новой Карелии.
Тут их пути с Антикайненом и эстонцем расходились, чтобы сойтись на следующую ночь, праздничную ночь, возле старого карельского кладбища в деревне Панисельга.
Почему именно в Панисельге? Да потому что в соседствующем Ведлозере уже двадцать лет, как строили цивилизацию: школы открывали, медицинские пункты, бухгалтеров разводили и церкви перестраивали. При советской власти это дело только усугубилось – в смысле: обрело дальнейшее развитие.
А в Панисельге до сих пор хоронили своих усопших в могилы, которые потом устраивали в два наката бревен
Великий слэйвинский князь Александр Невский когда-то совершил одну из самых одиозных карательных операций против Ливонии и ливонцев: резал и спускал под лед Чудского озера рыцарей и сочувствующих (см также мою книгу «Не от мира сего – 4»). Уничтожал культуру, так сказать, творил историю.
Спешно уходили ливонцы, кто к Панисельге, кто к Большой Горе, кто еще дальше. Уходили-то непокорные, те, которые привыкли жить, как предки жили. И знали они этот мир таким, каким он был изначально или, во всяком случае, каким он был до нынешнего. Знания ушли в землю, знания насытили воздух, знания растворились в воде.
Почему «Святая земля»? Да вот потому. И церкви здесь строить не могут. И попы не приживаются.
Антикайнен услышал об этом еще во время своего участия в Первой племенной войне (см также мою книгу «Тойво – значит «Надежда» – 2. Племенные войны»). Оказался после Видлицкого десанта возле заповедной ламбушки вблизи деревни Большая Гора. Маленькое озерцо, по берегам которого на ветках деревьев развешены какие-то платочки, шапочки и иные тряпочки. Бывалый человек рассказал, что такой вот карельский шаманизм: приходят люди и повесят какую-то часть гардероба человека, испытывающего недомогание.
– Кусок портянки висит – нога, значит болит. Шапка – голова. И так далее, – говорил бывалый человек. – Повисит она возле ламбушки, а человеку легче становится. Еще водички с озерца по утрам натощак хлопнет – глядишь, и совсем хорошо. Детей хворых – так вовсе в воду окунают и слова при этом говорят.
– Будто крещение, – удивился тогда великан Оскари Кумпу.
– Крещение и есть, – согласился бывалый человек. – Карелы народ древний, у них свое крещение, и не понять, чье – поповское или карельское – древнее, а, стало быть, истиннее.
– Трусы только на ветках не висят, – пошутил измотанный недавно завершившейся военной операцией Тойво. – Или такого рода болезни не лечатся?
– Трусы только купальщики вешают. А купаться здесь воспрещено, – не поддержал шутку собеседник.
Антикайнен испытал неловкость от своей реплики, поэтому постарался как-то скрасить ситуацию:
– Есть ли еще где-нибудь такие же места?
– Как ни быть, – согласился бывалый человек. – Север богат чудесами. Например, возле Ведлозера в Панисельге. Не так уж и далеко отсюда, если через лес. И озеро там тоже чудесное, свет от него, порой, идет.
Вот и сподобился Тойво приобщиться к древним загадкам. Вернее, только настраивался сподобиться. И старшего научного сотрудника Института Мозга сподобил. И еще тайного сотрудника Вяхю. Все они сподобились. И настроение у каждого из их маленькой экспедиции было подобное: возвышенное и загадочное. Укради, но выпей.
Пить никто не стал – ни эстонец, профессионал в этом деле, ни Антикайнен, прошедший хорошую школу, ни только делающий первые шаги на алкогольном поприще Вяхя. И без вина воздух пьянил, и без водки голова кружилась.