Традиции свободы и собственности в России
Шрифт:
Такой же, как «потемкинские деревни». Миф о них развенчал покойный академик А.М. Панченко. Это не совсем по теме данной главы, но читатель простит. Басня о «потемкинских деревнях», как и многое в западных наездах на Россию, — порождение простой человеческой зависти. В 1787 году Екатерина II показывала австрийскому императору Иосифу, польскому королю Станиславу Понятовскому и иностранным послам свои новые причерноморские земли и Крым. Гостей потрясли приобретения России, особенно на фоне неудач Австрии в турецких делах и плачевного состояния Польши. Потряс и размах строительства в Херсоне, Николаеве, Севастополе, особенно верфи, со стапелей которых в присутствии гостей были спущены первые корабли. Прошли годы, как вдруг участник путешествия Гельбиг (бывший в 1787 году послом Саксонии при русском дворе) написал, что селения по Днепру были декорациями, которые перевозили по ночам на новое место, а скот перегоняли. Технически это было бы невозможно, но просвещенная публика в таких вещах не сильна. Детский
Мистификация о «потемкинских деревнях», возможно, самая успешная в мировой истории. После Гельбига прошло двести лет, но вот заголовки переводных статей о России, которые я единовременно нашел на сайте ИноСМИ.Ру: «Политика потемкинских деревень в России» (Christian Science Monitor); «Нераспространение по-русски — потемкинская деревня» (National Review); «Потемкин свободного рынка» (The Wall Street Journal); «Экономический рост потемкинского пошиба» (Welt am Sonntag); «Потемкинский валовой внутренний продукт» (The Wall Street Journal); «Потемкинские выборы» (Christian Science Monitor); «Потемкинская демократия» (The Washington Post); «Потемкинская Россия» (Le Monde); «Григорий Явлинский: Россия построила потемкинскую деревню» (Die Welt); «Елена Боннер: Владимир Потемкин» (The Wall Street Journal).
Поражают не штампы мышления (что делать, это встроенное свойство западной, да и любой другой, журналистики), поражает сила страсти. Живучесть нелепицы о «потемкинских деревнях» — факт западной, а не русской истории. Такое неравнодушие Запада к России очень напоминает отношение мальчика, дергающего девочку за косу, чтобы она обратила на него внимание, признала, что он лучше всех, и полюбила.
Вообще вопрос признания, непризнания, недостаточного признания незримо стоит почти за всем, из чего складываются отношения между нациями. Государство спрашивает у государства: «Почему ты строишь нефтепровод в обход моей территории?» или: «Почему ты не поддерживаешь мое предложение в ООН?», но второе, скрытое послание всегда звучит так: «Ты меня уважаешь? Нет, ты меня не уважаешь — ты демонстративно не отдаешь должное моим успехам, не восхищаешься моими достижениями, не копируешь мои институты. А ведь мы могли бы стать лучшими друзьями».
Что делать, нации хотят любви и восхищения, хотя ни за что не признаются в этом. Америка хочет любви и восхищения, Польша хочет любви и восхищения, малые страны хотят любви и восхищения. За любовь к себе они готовы отказаться от множества своих претензий. Но… как вырвалось у Макса Хастингса, обозревателя газеты «Гардиан» (в номере от 27 ноября 2006 года), «в нашей реакции на их (русских) поведение есть что-то от горечи отвергнутых ухаживаний (something of the bitterness of rejected courtship)».
Цена чести
Много есть труднообъяснимого для нас в европейской истории. Откройте французско-русский словарь на слове «cuissage» и убедитесь, что это переводится как «право первой ночи». В латинско-русском словаре юридических терминов вы найдете «jus primae noctis» с объяснением: «право господина, право первой ночи». Это один из самых отвратительных обычаев, известных мировой истории, символ предельного унижения крестьян — т.е. подавляющего большинства жителей страны. «Право первой ночи» навсегда лишало чести не только новобрачную, но и ее мужа, однако в средневековой Европе об этом не задумывались. Об этом «праве» смутно слышал каждый, но мало кто вникал в подробности. А они того стоят. Хотя большинство исторических документов, связанных с этим «правом», было в Новое время тщательно уничтожено, кое-что уцелело и ныне извлечено на свет.
Дефлорация крепостных девушек была не только правом феодала, но и обязанностью. Французский исследователь Пьер Гордон (Pierre Gordon) выяснил, что владетельным графам и герцогам в год приходилось дефлорировать до сотни девственниц. Ну, а если сеньор по возрасту уже не справлялся с делом, оно вверялось кому-то из сыновей или слуг.
Если в Темные века «право господина» было скорее языческим обычаем, то начиная с XII столетия оно закрепляется юридически. Соблюдая «jus primae noctis», помещик приобретал право на владение будущим потомством своих крепостных. Постепенно обычай приобретает статус одного из налогов. Его можно было уступать, передавать либо преобразовывать в какой-либо другой налог или право. То есть, право первой ночи становится обыденнейшей вещью, которая уже поэтому и обозначается (по-французски) не длинно, не тремя словами, а одним. Статья 17 «Уложения города Амьена» от 1507 года поясняет: «Муж не имеет права ложиться со своей женой в первую брачную ночь без разрешения сеньора и до того, как вышеупомянутый сеньор сам ляжет с вышеупомянутой женой». Акт города Бигорра (Bigorres), датированный 1538 годом, предписывает: «Желающие выдать своих дочерей замуж должны предоставлять их в первую ночь своему сеньору, дабы он доставил себе удовольствие...» Бывало, что права барона или графа по разным юридическим причинам переходили к монастырю. Переходило и право первой ночи. Так, монахи аббатства Святого
Латинские тексты, касающиеся предмета, не всегда прямолинейны. В конце XVI века о канониках соборного капитула в Лионе, бывших одновременно и лионскими графами, витиевато говорится, что они по праву патронов скрепляли браки подданных, «возлагая свои чресла («jus coxae locandae») на ложе новобрачных».
Право первой ночи не отмерло вместе со Средневековьем. Вспомним сцену из «Женитьбы Фигаро» французского писателя Пьера Бомарше, написанной в 1784 году — сцену, прямо связанную с «правом первой ночи». В ней хитрец Фигаро приводит к графскому замку толпу крестьян, чтобы те торжественно поблагодарили своего господина за отказ от «права сеньора» на девственность невесты. Все восхваляют добродетель графа, и ему ничего не остается, как, проклиная хитрость Фигаро, сказать, что он действительно принял такое решение. А ведь ему такое и в голову не приходило, тем более, что он сильно облизывался на собравшуюся замуж горничную Сюзанну. На представлениях комедии зрители не спрашивали друг друга в недоумении, что такое «droit de cuissage», им было прекрасно известно, о чем речь. И это накануне Французской революции!
Воспоминание о «праве первой ночи» живо в народной памяти латышей и эстонцев. Вплоть до присоединения Курляндии, Лифляндии и Эстляндии к России в 1721 году здешние немецкие помещики (на отдельных отрезках истории также датские и шведские — туземных помещиков здесь никогда не было) использовали это право с таким прилежанием, что за пять веков необратимо изменили антропологический облик местного населения, особенно эстонцев71.
Ничего похожего на «право первой ночи» Русь-Россия не знала. И русские помещики грешили с дворовыми девушками — читайте Лескова. Но именно грешили, понимая, что грешат, а не действуют по праву и закону. На пути греха всегда стоит страх кары небесной или кары земной. Помещики слишком своенравные и жестокие, самодуры, сластолюбцы всегда опасались за свою жизнь. И опасались не зря. К примеру, в 1839 году крестьянами был убит отец Достоевского, отставной врач, человек вздорный и чрезмерно вспыльчивый. Та же участь постигла в 1828 году отца будущего историка Костомарова (убитый, по словам своего сына, был большой сторонник освобождения крепостных). Крестьяне убивали помещиков не из «социального протеста», как нас уверяли в советской школе, а за отступление от неписаных, но для всех очевидных нравственных законов, причем главных поводов всегда было два: самодурство и любострастие72.
Могли ли существовать «помещичьи гаремы», о которых пишет наш славный лондонский обличитель А.И. Герцен? Не будем слишком легковерны, поразмыслим лучше над следующим примером. В 1846 году помещик Малоярославецкого уезда Калужской губернии Хитрово был убит своими крестьянками, причем следствие установило, что женщины сделали это в ответ на его насилия и домогательства. Но вот что важно, цитирую: «Уездный предводитель дворянства за недонесение о дурном поведении упомянутого помещика предан суду» (Е.А. Мороховец. Крестьянское движение 1827-1869. М. 1931. Вып.1). То есть, за добрый нрав помещиков отвечали их собратья по сословию. Попуская греху, уездный предводитель рисковал честью и даже свободой. Возможно ли в таких условиях завести «гарем»? В уездной глуши, где ничего скрыть невозможно? «Помещичьи гаремы», скорее всего, были выдумкой задиристого Герцена, лично сочинившего немало «писем из России» (сам он, кстати, был большой сладострастник, имел романы не только с женами друзей, но и с горничной, о чем честно сообщает в «Былом и думах»). Талантливый журналист, Герцен таким способом «заострял тему». Он действовал, можно не сомневаться, из лучших побуждений, полагая, что любые средства хороши, лишь бы приблизить избавление отчизны от такого зла, как дворянское землевладение. Правда, сам был дворянин и помещик и жил в Лондоне на доходы со своего российского поместья. (Этот факт, кстати, хорошо иллюстрирует обсуждавшийся выше вопрос об отношении к правам собственности в России. Герцен своим «Колоколом» бесил правительство и самого Александра II, но доходы с имения получал из России через международный банк без заминок.)
Итак, о законном праве первой ночи в России не могло быть и речи — это была вещь неведомая, богопротивная, беззаконная и просто невозможная. В странах же, где постыдный и унизительный обряд был освящен законом и обычаем, он воспринимался не как грех, а как постоянно обновляемое свидетельство зависимости, покорности (или, как это выразительно звучит по-польски, «подлеглости»).
Унизительный обычай умер не совсем. По свидетельству журналиста Е.Клещука, право первой ночи продолжает существовать в современной Германии — по крайней мере, в деревне Биненбах, на границе Баварии и земли Гессен. Обязанность сеньора здесь выполняет граф фон Кеттенгольц, всякий раз презжающий для этого из Кельна. Журналист рассказывает про свадебный пир, про то, как жених кланялся, вручая невесту графу, и как тот через полчаса возгласил, ко всеобщему ликованию: «Sie war Jungfrau!» (Она была девственница!). Мужчины деревни относятся к обряду одобрительно: так было заведено у отцов и дедов. Когда одна пара отказалась следовать обычаю, жители Биненбаха предложили им уехать, и навсегда.