Традиционализм, либерализм и неонацизм в пространстве актуальной политики

Щипков Александр

Консервативный социализм: идеологические особенности в современной России

Политическая ситуация в России ускорила формирование новой, адекватной времени идеологии – социального консерватизма. Политики и публицисты ещё не выработали устойчивого отношения к ней.

В левой среде новый тренд, скорее всего, вновь обнаружит давнее разделение на социал-демократов и народников. Это разделение, по большому счёту, сохранялось на протяжении всего XX века, хотя и было погребено под бетонной плитой советской идеологии. В ближайшее время реакция со стороны левых станет более заметной. Это тем более очевидно, что фактически социал-консерватизм, или консервативный социализм, – политический конкурент ортодоксального коммунизма, поскольку потенциально он способен разрушить неоправданную монополию наследников компартии на понятие «социальное государство».

Уже

сегодня социал-консервативные тезисы на социальных форумах и в прессе встречают контртезисы со стороны адептов канонического коммунизма. Часто можно услышать, что главное в любой идеологии – не ценности, а классовая сущность. Следовательно, уверены коммунисты ленинско-сталинского «формата», между либералами и консерваторами неизбежно классовое родство: и те и другие выражают интересы крупного капитала, хотя, возможно, имеют при этом «финансовые» и «сырьевые» предпочтения. Консерваторы державно-патриотического направления лоббируют интересы силового блока и ВПК.

Классификация вполне традиционная, но есть одно существенное обстоятельство, которое она не учитывает. В странах «первого мира» ситуация действительно пока ещё отвечает классической марксистской схеме. Но в России, как и в любой стране мировой периферии, западные политические реалии искажены.

В отличие, скажем, от США, в России либерализм не вытекает, а идёт вразрез с национальной традицией. Поэтому консерватор оказывается на перепутье: что поддерживать – традиционные ценности или либеральный авторитаризм? Консервативное сообщество в этой ситуации неизбежно должно расколоться. Одно консервативное направление обслуживает («консервирует») либерализм – именно это и имеет в виду левая критика. А другое? У другого, альтернативного направления путь только один – влево. Ведь больше некуда. Причем не как-нибудь, а «через голову» либералов, через их отрицание. Эта ситуация причудлива для обыденного сознания, но на редкость плодотворна. Объективно она скрепляет и не даёт разорвать узы справедливости и традиции. Но без понимания политического контекста это движение кажется необъяснимым, надуманным. Именно поэтому консервативных социалистов коммунистические идеологи называют то «левыми без коммунизма» (по аналогии с известными кронштадтскими матросами с их лозунгом «Советы без коммунистов!»), то «правыми консерваторами, которые маскируются под левых». Второе определение в корне неверно, а первое не вполне точно. Для уяснения сути русского консервативного социализма необходим небольшой экскурс.

В России всегда были социал-консервативные лидеры и партии, и это не только умеренная часть эсеров. Сам принцип консервативного социализма был озвучен, например, устами протоиерея Валентина Свенцицкого. В 1912 году в статье «Христиане и предстоящие выборы» он писал о том, что на выборах в Думу следует голосовать за «кандидатов левых партий» (эсеров), поскольку только они способны «разъяснить народу, где его враги» [31].

Известный, можно сказать, титульный, консерватор Константин Леонтьев помышлял даже о монархическом социализме. В 1880-е он писал: «Иногда я предчувствую, что русский царь станет во главе социалистического движения и организует его так, как Константин способствовал организации христианства…» [5, с. 94].

Но истоки социал-консерватизма, конечно, следует искать у славянофилов с их пониманием соборности. А. Хомяков с единомышленниками частично вывели это церковное понятие из прежнего контекста и перенесли на общество в целом, подразумевая особый (семейно-общинный) тип связи между его членами. Славянофилы трактовали соборность как общинный идеал, связывая его с идеалом коллективного спасения, характерным для русского православия. По мере развития русской философии, у понятия «соборность» появлялись синонимы. Например, Н. Трубецкой называл принцип соборности «метафизическим социализмом», С. Франк – «философией Мы». А Георгий Флоровский в «увлечении коммуной» видел «подсознательную жажду соборности». Николай Бердяев сравнивал соборность как всеобщее спасение с «жестоким», по его мнению, учением Фомы Аквинского о том, что своим блаженством праведники в раю обязаны муками грешников в преисподней.

Но это уже этапы развития идеи. Главный её смысл состоял в сближении крестьянской общины с общиной церковной через идею «коллективного спасения».

Однако на самом деле проблема была гораздо шире и заключалась в создании нового общественного договора, который объединил бы все части российского общества под началом – необязательно религии, – но православных нравственных ценностей.

Основными идеями при самоопределении крестьянского «мфа» служили в первую очередь

справедливое владение землёй и взаимопомощь. Конечно, взгляды носителей этих постулатов, то есть крестьян, могли не вполне соответствовать «правильному» церковному православию. Но путь социального строительства, намеченный К. Аксаковым и А. Хомяковым, как раз и заключался в том, чтобы эти начала постепенно сблизились. Именно здесь находилась точка роста русского гражданского общества. К сожалению, его вызревание столкнулось с политическими трудностями: как с прямым противодействием (обезземеливание крестьян, искусственное разрушение крестьянской общины, всевластие «хлебной олигархии»), так и с революцией, обернувшейся новым закрепощением.

Исторические катаклизмы ударили по крестьянской общине раньше, чем она смогла им противостоять. Так очередное прерывание традиции и переписывание национальной идентичности в XX веке во многом свели на нет усилия строителей русского гражданского общества.

Понятия «соборность», «община», «коллективное спасение» нельзя сужать до границ крестьянского вопроса и узкоцерковной проблематики. Принципы крестьянской общины и церковная соборность оказывали влияние на всю русскую жизнь – это легко проследить по архивным документам и произведениям русских классиков (Н. Лескова, Ф. Достоевского, Л. Толстого, В. Розанова и др.). Есть немало свидетельств этого влияния. Неслучайно любое социально значимое событие в крестьянской России воспринималось в религиозно-аскетическом смысле. Революционерка Вера Фигнер писала, например, что даже хождение в народ «люди из народа» понимали вполне однозначно: они полагали, что мотивом действий народников является спасение души [20, с. 125]. Многие усматривали религиозный смысл в попытках освободить крестьян. Даже Емельян Пугачёв, призывая крестьян в своё войско, обещал «пожаловать землёй, крестом и бородою», то есть кроме земли вернуть старую, истинную веру. Как бы мы ни относились к личности самозванца, он (а позже народники) апеллировал именно к принципу коллективного спасения.

Сегодня консервативный социализм вновь востребован. Иногда от либеральных публицистов можно услышать, что это направление – своего рода ремейк начала 90-х. То есть тех самых событий 1991–1993 годов, когда бывшие коммунистические аппаратчики пошли на временный союз с патриотами. Это абсолютно неверная аналогия. Коммунисты, либералы и казённые патриоты – это три отряда «партии власти» в широком смысле слова. События 1993 года, когда эти отряды вдруг столкнулись, были просто войной за раздел бывшего советского наследства. Консервативные социалисты (социал-консерваторы) не связаны ни со старыми, ни с новыми группами номенклатуры и бизнеса и никогда не участвовали в разделе советского пирога. Правда, многие коммунисты сегодня тоже называют себя консерваторами – в частности, КПРФ, но лишь потому, что хотели бы реанимировать советский проект. Тем не менее эта концепция имеет мало общего с реальным социализмом, а тем более с подлинным консерватизмом.

В понимании коммунистов реконструкции подлежит исторически локальный проект советского социального государства. Но этот проект изначально строился на костях крестьянского мира и церковной общины. То есть тех самых начал, на стыке которых в начале XX века должен был строиться консервативно-социалистический, солидаристский проект. Большевистский корпоративный коллективизм стал подменой исторической русской соборности. Целью коммунизма на начальном этапе было построение общества, вырванного из контекста истории и традиции. Вместо справедливых форм общежития навязывался государственный раздаточно-распределительный механизм.

Поэтому социал-консерватизм никак не может считаться ремейком коммуно-патриотизма или просто коммунизма. Неудивительно, что его сторонники ведут сегодня жёсткую полемику с наследниками КПСС. Они стремятся разрушить неоправданную монополию этих наследников на понятие «социальное государство». К этому добавляется принципиальная полемика с неоленинизмом во всех его формах.

По мнению социал-консерваторов, воинствующий атеизм навсегда отрезал большевистский проект от русской традиции. К тому же неясно, какой класс взял власть в 1917 году. Революция делалась руками в основном не пролетариев, а крестьян, которых вооружили с началом Первой мировой войны. Большевики использовали крестьянскую массу, посулив землю, чтобы поднять против государства, а затем «подарили» коллективизацию и колхозы с трудоднями. Фактически крестьянство как класс было уничтожено, и в этом, если следовать логике консервативных социалистов, заключалась одна из задач большевизма. С этой точки зрения большевики – вовсе не революционеры. И консервативные социалисты не одиноки в своей оценке.