Траектории СПИДа. Книга третья. Александра
Шрифт:
– Ну, ладно, ладно, мы не будем обижаться. Вы победили, а мы пошутили. Идите, мы вас не задерживаем.
Молодой человек шёл, не оглядываясь. Рядом, спокойно переставляя крепкие лапы, вышагивала овчарка, а житель узкой улочки сидел на ступеньках с чёрной собачкой на коленях и гладил её, увещевая мирным голосом:
– Ну, куда, ты, дура, прыгала? У них сила, во пасть какая! У них зубы. А мы с тобой шавочки. Нам на них не лаять.
Настенька закончила читать рассказ и посмотрела
– У вас всё, надеюсь. Садитесь.
Настенька, ожидавшая большего эффекта от прочитанного, обескуражено пробормотала:
– Но я думаю, о рассказе можно было бы что-то сказать. Здесь ведь на самом деле есть смысл.
– Послушайте, девушка, – тут тощий посмотрел прямо на неё, – вы, конечно, красивая, и мне не хотелось бы вас обижать, но мы собрались не для того, чтобы слушать чьи-то рассказы. Так мы никогда отсюда не уйдём. Вас кто вообще сюда привёл?
И тут вступилась Лола:
– Павел Григорьевич, это я пригласила Настеньку. Не знаю, почему она прочитала рассказ. Я опоздала к началу. Но Настенька пишет стихи. И было бы правильно, если бы она прочла что-то своё. Настя, ты помнишь что-нибудь из своего? Прочитай, пожалуйста.
Тощий в президиуме, которого Лола назвала Павлом Григорьевичем, совсем, было, расстроился, но, по-видимому, не хотел портить отношения с Лолой и с явным нежеланием сказал:
– Вы, оказывается, и сами пишете, зачем же адвокатом других выступаете? У нас принято читать свои произведения. Так что, пожалуйста, раз Лола просит, прочтите своё что-то, но небольшое, а то мы вас и так долго слушаем.
Настенька не собиралась читать свои стихи и готова была уже отказаться, но, услыхав слово "адвокатом", вдруг вспомнила о предстоящем суде и поняла, что, быть может, в первый и последний раз выступает в доме литераторов. Только поэтому она глубоко вздохнула и безо всякой преамбулы начала читать одно из своих последних стихотворений.
Сначала как бы бросила в зал название:
– Набат.
Потом приподняла голову, словно прислушиваясь к чему-то, и начала философски спокойно рассказывать, постепенно ускоряя темп и повышая голос:
Из-за границы услышали колокол.
Это Герцен ударил в набат.
И вот уже каждый
тревоги полон,
по всей России колокола звонят.
Забили тревожно в едином гуле.
Язык качается вперёд – назад.
Ветер дует – быть буре.
И вылился гул в революции залп.
Подумала как-то я, мыслью ранена,
вспомнив тот колокольный звон:
а кто же сейчас беспокоить станет нас,
чтоб нечисть новую выгнать вон?
Ужели для этого, как и Герцен,
нужно покинуть
Нет, никогда нашу власть Советскую
я никому на поруки не дам.
Не побегу под защиту Америки,
не захриплю под Израильский вой.
Сколько их, томных, истошных истериков,
то за границу, то снова домой?
Здесь,
только здесь начинать канонаду
прямо,
открыто,
в упор,
в лицо.
Пора хоронить навсегда плеяду
вросших в Советскую власть подлецов.
Только себе,
побольше и лучше.
Карьера,
связи,
знакомство,
блат…
Как в эти мозги
сквозь повисшие уши
сунуть Герценовский набат?
Настенька читала стихи, выйдя перед трибункой, и последние слова она произносила громко, размахивая в такт каждому слову правым кулаком. Теперь зааплодировали почти все. В президиуме за столом трое разговаривали между собой и словно не замечали чтения. Однако слова тощего, обращённые к Настеньке, убедили в том, что и до его сознания доходило содержание прочитанного:
– Я надеюсь, что вы не наши уши имеете в виду. У меня они, во всяком случае, пока не висят. – И он рассмеялся, широко раскрывая рот, из которого блеснул ряд металлических зубов. – Но вы садитесь, пожалуйста. У нас и без ваших советских строк много работы на сегодня. – И затем, обращаясь к Лоле, продолжавшей стоять в конце зала: – Я тебя не понимаю. Что за спектакль ты нам сегодня устроила?
Настенька молча вышла в фойе. Лола шла рядом до раздевалки, успокаивая:
– Да ты не обижайся на мухомора. Выступила ты молодцом. И мы не будем сдаваться, хорошо? Дай мне свои последние стихи, я попробую их опубликовать.
Настенька глубоко вздохнула, сдерживая возникший в ней гнев по поводу сказанного в зале, и спросила:
– Лола, неужели все сейчас так настроены против всего советского? Я этого не понимаю. Что плохого в советской власти? У каждого правительства есть люди плохие и хорошие. У нас тоже не все поступают так, как надо. С ними надо бороться, но ведь не со всем строем, правда же?
– Не всё так просто, как ты думаешь, – возразила спокойно Лола. Она машинально взяла в руки концы розовой косынки, красиво облегавшей открытую шею и, держа их на своей полной груди, задумчиво говорила:
– Пойми, сейчас многое меняется. Люди не хотят больше молчать. Они устали от давления сверху. Раньше боялись говорить что-либо против власти. Теперь начинают позволять. Гласность радует.
– Какая гласность? Мне кажется, что просто полюса меняются местами. Посмотрите, что получилось сегодня. Я выступила с критикой прочитанного кем-то рассказа, который и рассказом-то не назовёшь. Я видела в глазах некоторых сидевших в зале одобрение моим словам, но никто не сказал ничего в мою поддержку.