Траектории СПИДа. Книга третья. Александра
Шрифт:
– Насколько мне известно, вчера или позавчера вышел указ о том, чтобы не рассматривать анонимные жалобы. Он что, не действует?
– Да, – ответил представитель, – но это письмо поступило раньше и потому мы обязаны его разобрать.
– Ну, а что тут разбирать, собственно? Пригласил меня для участия в конкурсе главный редактор. Были ещё другие претенденты. Комиссия проголосовала за меня. Вот и вся история. В чём проблема? В чём меня обвиняют?
– Давайте вы будете отвечать на мои вопросы, а не я на ваши, – твёрдо сказал представитель.
"Конечно, – подумал Евгений Николаевич, – молодой,
Вслух сказал:
– Так что же нужно от меня? Может, я плохо работаю? Не выполняю обязанности? Есть основания считать меня профессионально непригодным? Есть или нет? – обратился он уже непосредственно к директору. – Герман Захарович, у вас есть претензии ко мне по работе?
Директор, сидевший как бы в стороне, встрепенулся, отвечая:
– Нет-нет, Евгений Николаевич, по работе претензий нет.
Министерский работник поднял кисть руки останавливающим жестом:
– Минутку. Евгений Николаевич, где вы работали до издательства?
– Я думаю, вам уже говорили и в деле есть сведения, что я работал в Ялте. Но, если хотите, я принесу вам сейчас некоторые мои публикации для знакомства? Они как раз у меня в кабинете.
– Да, пожалуйста.
Евгений Николаевич вышел и через минуту принёс стопку книг и журналов, которыми занял весь стол, рассыпав их веером.
– Вот сборники научных трудов, которые я редактировал, вот журналы с моими публикациями, вот книги с моими рассказами.
– Вы член Союза писателей? – спросил представитель, немного опешивший от количества различных изданий, оказавшихся на столе в связи с вопросом об Инзубове.
– Нет, не вступал пока, но важно ли это?
– В какой-то степени да, поскольку у нас есть ещё письмо и от одного известного литератора.
– Ах, вот что, тогда начинаю понимать, чем объясняется ваше пристальное внимание ко мне.
– Об этом говорить сейчас не будем. Мне всё ясно. Спасибо. – И обращаясь к директору: – Можем отпустить Евгения Николаевича?
– Да, конечно.
Собрав книги и журналы, Инзубов вышел. Картина ему стала яснее ясного. Поэты, чьи стихи он не пропустил, начали действовать.
Прошло ещё несколько дней работы, когда директор издательства заглянул в редакцию Евгения Николаевича и, поинтересовавшись, всё ли у них хорошо, как бы в шутку, глядя на заведующего, произнёс:
– А под кем-то кресло качается.
Евгений Николаевич рассмеялся в ответ:
– Если подо мной, то это не страшно. И упаду, так не ушибусь. Я привык качаться на стуле.
– Ну-ну, – пробормотал директор и вышел.
Спустя некоторое время, потраченное на подготовку рукописей книг – дело то, в общем, было знакомое, исключая детали, Евгений Николаевич был опять вызван директором к себе. В углу кабинета, как бы в стороне от разговора, грузно восседал в кресле главный редактор.
Перекладывая зачем-то на столе бумаги с места на место, несколько смущаясь, директор предложил сесть и после некоторой паузы сказал, наконец:
– Вот ведь какая получается история. Там в Комитете думают, что вы дали большую взятку за переезд в Москву и устройство на работу. Крутили, вертели и потребовали от нас, в целях экономии средств, провести
Евгений Николаевич не стал ни кричать, что было не в его характере, ни возмущаться несправедливыми обвинениями. Он спокойно спросил:
– Но вы же, Герман Захарович, знаете, что это не так? Я ведь никому ничего не давал?
– Мы знаем, – ответил директор, – да пишущие не знают. Мы предлагаем вам остаться в издательстве на должности старшего редактора. Дело в том, что ваш отдел придётся слить с другим, ну, вы там и останетесь, если хотите.
– А что это изменит? Буду я там работать, и там напишут на меня. Начинаю понимать, что такое Москва. В Ялте в институте я десять лет работал без проблем. Там тоже коллектив не очень простой. Почти все учёные, кандидаты, доктора, профессора. Директор как-то говорил мне: "Евгений, ты думаешь, на тебя никто не доносит? Приходят иногда, начинают грязь какую-нибудь лить, но я сразу обрываю. Я вижу сам, что ты честный человек, но иметь в виду тебе надо, что не все одинаково расценивают твои действия". Хорошо запомнились мне эти слова, но всё же считаю, что должен поступать всегда не так, как хочет кто-то на стороне, а так, как велит мне моя совесть.
Так что и сейчас я отлично понимаю ваше положение. Вам приказывают, и вы должны подчиняться. Но оставаться здесь я не буду ни на какой должности. Быть в ранге снятого с понижением не смогу. Не привык.
– Ну, как хотите. Завтра проведём заседание совета по слиянию отделов, дадим вам положенный по сокращению штатов двухмесячный отпуск, а Василий Григорьевич поможет вам, если надо, в устройстве на работу. В Москве, как вы уже знаете, это не так просто.
Финальная часть работы в издательстве Евгения Николаевича совпала с болезненным состоянием Настеньки, когда она не ходила в музей. Зайдя к ней домой проведать, Евгений Николаевич рассказал и о своей проблеме. Слушая его рассказ, сидевшая рядом Вера, обронила вскользь:
– Евгений Николаевич, поверьте моему опыту, вас сокращают не потому, что вы кому-то дали взятку, а скорее по той причине, что вы её никому не дали. Ваш директор ожидал, очевидно, от вас благодарности, выраженной какой-то суммой, а вы не стали этого делать. Вот он и организовал анонимку, если она вообще была. Вам же её не показывали?
– Нет.
– Её могло и не быть в природе. Хотя, по вашим словам, возможно, что обиженные поэты вместе с редактором или без неё состряпали пасквиль. Приходится, конечно, гадать.
– Ты уж очень усложняешь, Верунчик. – вмешалась Настенька. – Нельзя так плохо думать обо всех людях.
– А я и не думаю обо всех. Но кто-то из них явно сподличал. Не известно только, кто именно. Я предположила разные варианты. Если плохие поэты, значит хороший директор, который, правда, мог бы и сам постоять за Евгения Николаевича, если его работа нравилась. Он всё-таки директор, а не пешка. А раз он легко согласился, то, учитывая московские привычки, которые мне хорошо знакомы, я думаю, что директор сам заинтересован в увольнении того, кто не догадался ему ничего дать в зубы.