Трагедия казачества. Война и судьбы-1
Шрифт:
В вагоне дети и подростки со своими матерями. С некоторыми даже бабушки. Только мы трое — одинокие «волки». Несколько грудных детей.
Ехали долго по направлению: Австрия, Венгрия, Сербия (пересекли Дунай), Румыния. На границе с Советским Союзом пересадка в вагоны другой колеи. Но пункт назначения неизвестен.
Пока ехали по странам Центральной и Восточной Европы, кормили сносно. К салу мы почти не притронулись. Хватало того, что давали с небольшим добавлением из наших запасов, которые к советской границе были на исходе. На территории Союза резко сокращён рацион питания. Появились
Однажды я и Андрей на какой-то станции долго смотрели в окошко. Оборачиваюсь, а мой тезка уписывает кусок сала. Возникла драка. На шум прибежал конвоир. Открывает дверь, а перед ним два подростка. У одного из ссадины течёт кровь по щеке, а другой плачет от обиды (это я). Сало моё, делюсь на троих поровну, сам не съел ни одного лишнего кусочка, такой же голодный как все, а он ворует из «общего котла»! Конвоир погрозил обоим прикладом и закрыл дверь. Больше подобных инцидентов не было, но сало скоро кончилось и мы по-настоящему ощутили голод.
Однажды мы двое суток не получали питьевой воды. Лето. Жара и духота в вагоне. Во рту вместо слюны что-то клейкое. Ощущение, что распух язык. Говорить и есть не хочется. В мыслях всего два слова: «Воды, пить! Воды, пить!»
У нас в вагоне умирают грудные дети и больные старухи. Хоронят на малых станциях в тёмное время. Мелкие могилы копают мужчины из других вагонов. Землю заставляют выравнивать. На могиле ни холмика, ни креста. Такая же картина и в других вагонах.
Наконец-то, прибыли в город Кизил, Молотовской (Пермской) области. Выходим из вагонов, а на ногах еле держимся. Они дрожат и подкашиваются. Кое-как доплелись до зоны. Хорошо, что она от места разгрузки в полутора-двух километрах.
3. Проверочно-фильтрационный лагерь (ПФЛ)
Несколько стандартных двухэтажных бревенчатых домов и один барак ограждены высоким забором. По периметру забора с обеих сторон запретные зоны, ограждённые колючей проволокой. Вышки с часовыми. Одни ворота с караулкой и проходной. Всё по нормам ГУЛАГа.
Раньше в этих домах были семейные общежития для шахтёров, а в бараке — общая кухня, прачечная и баня. Людей куда-то переселили, а отдельно и компактно расположенный посёлок превратили в ПФЛ. В домах установили двухъярусные нары, в бараке на кухне — котлы. Вместо расширенной прачечной сделали столовую и сохранили баню. Дощатые туалеты, каждый на множество очков, между домами.
Женщин с детьми и нас разместили в одном из домов. В остальных — мужской контингент. Утренние и вечерние поверки, «шмоны». Порядки как повсюду в ГУЛАГе, но через несколько дней «женско-детский коллектив» перебросили поближе к Березнякам в совхоз.
Разместили в двух отдельно стоящих бараках, ограждённых дощатым забором с колючей проволокой, «запретками» и вышками для часовых. Третий барак за зоной для охраны. В бараках одноярусный сплошной настил. Женщины сразу же стали кто чем может отгораживать свои семейные «закутки». Мы как всегда втроём. Свой угол отгородили, соединив и подвесив на верёвке две треугольные плащпалатки.
На другой день погнали на продёргивание
Невдалеке от места полевых работ была железнодорожная станция и я предложил ребятам бежать. По нашим предположениям нет ничего проще. Бригаду в 10–15 человек на работу сопровождает один конвоир. Во время работы он либо греется на солнышке, либо прячется в тени. Подойти к нему и оглушить тяпкой — дело «плёвое». Винтовку спрятать или куда-нибудь забросить и — на станцию. А дальше — как повезет.
Стали готовиться к побегу, но проболтались своим приятелям-сверстникам. Те — матерям и кто-то донёс охране. На очередном разводе нас отделяют от бригады. При обыске в караулке обнаруживают, что мы одеты не по сезону (почти весь запас одежды с нами), да и многовато в сумочках продуктов. Попались с поличным и отпираться было бесполезно.
Вломили мне с Андреем по разочку «под дых», а Коле досталось побольше. Уж очень не понравилось его лицо начальнику охраны — на одной щеке глубокий шрам от подковы. Затем всех троих поставили в запретку, а часовому приказали: «Шелохнутся — стреляй».
Обычная практика в ГУЛАГе: ставят заключённого в запретную зону, часовой его пристреливает как «при попытке к бегству» и получает либо денежное вознаграждение, либо краткосрочный отпуск. Об этом мы знали, но не было страха, а только отрешённость, безразличие.
Часа через три или четыре, когда мы уже с трудом держались на ногах, нас вывели из запретки и отпустили в барак. И тут мой тёзка набросился на меня с упрёками и угрозами: «Это твоя затея. Ты во всём виноват. На следующем допросе расскажу, как ты предложил расправиться с часовым».
Но нас на следующий день отправили назад в Кизил в лагерь для взрослых. Позднее мы поняли, что наша затея имела мало шансов на успех. Мы не были адаптированы к местным условиям, а наша полугражданская одежда выглядела слишком по-европейски и «шикарно» по сравнению с тем, что носил тогда почти весь «советский народ». Нас бы быстро и легко поймали.
Заключённые кизиловского ПФЛ работали на угольной шахте и рудоремонтном заводе. Я был определен в токарный цех, а мой тёзка и Андрей в другие цеха РРЗ.
Уборка цеха и металлической стружки со станков, доставка на ручной тележке заготовок и готовых изделий — тяжёлый труд даже для взрослого. Но меня пожалел начальник цеха (из вольных) и определил учеником к высококвалифицированному токарю из заключённых, который одинаково успешно работал на токарном, строгальном и фрезерном станках и быстро освоил новый американский карусельный станок, от которого шарахались другие токари. Ему часто поручали наиболее сложные работы.
Начальник цеха был доволен работой моего шефа и ежедневно выдавал нам талоны на дополнительное питание, полагавшееся только при условии перевыполнения норм выработки. Всем ли оно полагалось или только вольным — не помню. Получали дополнительную пайку хлеба и миску с кашей или похлёбкой заправленной американской свиной тушёнкой в рабочей столовой на территории завода.