Трагедия казачества. Война и судьбы-5
Шрифт:
Василий (я удосужился до сих пор не узнать его имени) устроился на ночевки в бытовых помещениях. Разумно. Днем здесь моются, раздеваются, одеваются, а ночью — сухо, тепло, лавки широкие, хотя и не очень мягкие. Но терпимо.
Утром на железнодорожном вокзале я продал билет за триста рублей и долго бродил по улицам города. В магазинах народу битком, все-таки 31-е декабря, Новый год. Но и на базу идти не хотелось — там вовсю готовилась пьянка, а я до таких удовольствий не охотник.
Попраздновать все же пришлось, и я с невероятным трудом отбивался от предложений «еще по рюмочке» от уже порядочно нагрузившихся участников попойки. Зато завтра уже на работе никого не было, Василий слегка опохмелился, и мы еще
4 января мы выехали на студебеккере из Комсомольска. Внимательный читатель насторожится: к этому времени в СССР студебеккеров не должно быть. Правильно. Студебеккеры поставлялись Америкой по ленд-лизу и после окончания войны должны быть возращены Америке. Я помню, как еще на нефтепроводе студебеккеры отправлялись в Комсомольск, где реконструировались, рихтовались, подкрашивались и отправлялись эшелонами во Владивосток, где, по слухам, американцы прессами превращали их в кубик металла и грузили на суда. Их представители разъезжали по крупным автобазам, чтобы Советский Союз не прятал автомобили, были они и в Комсомольске. А по Нижнее-Амурлагу был секретный приказ прятать студебеккеры в самую дальнюю тайгу, куда ни один американец не добрался бы, потому что своей автомашины с такой проходимостью в СССР еще не было.
Вот на таком, видимо, спрятанном студебеккере мы и ехали до Циммермановки по льду Амура. Мы сидим в отапливаемой кабине, и путешествие вроде бы не сулило никаких неудобств. Однако без происшествий не обошлось. Зимнюю дорогу по льду не назовешь хорошей, и попадаются встречные машины с какими-нибудь неполадками или просто застрявшие в снегу или в ледяных ухабах. Тогда на Дальнем Востоке не существовало водителя, который бы не помог другому водителю в каких-нибудь нехороших обстоятельствах. А наш могучий студебеккер для многих видов помощи был очень подходящей машиной. Мы останавливаемся, наш водитель выходит из кабины, оба водителя обсуждают ситуацию, а мы с Василием, легко одетые, потеряли за одно открывание дверцы всю накопленную теплоту, сидим и дрожим. Так было три раза.
Уже темнело, когда мы въехали в Циммермановку. Я в ней не был и ничего о ней не знал, но Василий был здесь как дома; мы зашли в гостиницу (для своих), и нам были предоставлены койки, даже не поинтересовавшись, кто мы такие и зачем пришли.
Сразу с утра я отправился разыскивать Александрянца, но нашел не его, а жену — грузинку Сулу с ее маленьким сыном Жориком. Они жили в маленькой клетушке, и Сулла всячески уговаривала меня ждать Жору, но я решил отправиться прямо в Управление 3-го отделения, которое располагалось в большом двухэтажном рубленом здании. Вообще наше строительство превратило заштатное село Циммермановку в населенный пункт почти городского вида, даже был построен клуб-кинотеатр вполне приличный.
Я разыскал ЧНТЗ и самого Казьмина, и если сказать, что я был окатан ушатом ледяной воды, то это еще слабо сказано. Казьмин сообщил мне, что никакой должности по линии ЧНТЗ он мне предоставить не может, причем никакой причины он мне не указал, а расспрашивать его и требовать каких-то объяснений я не считал возможным.
Вечером в квартире у Жоры мы долго обсуждали это событие, но никакого подходящего объяснения найти не смогли. Жора сообщил, что ссылка на отсутствие вакансий абсолютно несостоятельна, так как буквально в ближайшие дни начнется уже планово намеченное отбытие новых колонн дальше по трассе, а это означает и необходимость большого количества новых назначений, в том числе старших нормировщиков. При этом он предположил, что Казьмин опасается меня как возможного конкурента, но мне что-то не верилось в такую версию.
Как бы то ни было, вопрос о моей судьбе сводился к дилемме: уезжать или оставаться. У Жоры мнение категорическое: никуда не уезжать, если не берут в нормировщики, идти в бухгалтера. Это меня смущает,
Существовал еще один нюанс. Занимая должность нормировщика, я становился работником МПС (и это было бы записано в трудовой книжке), а бухгалтера становились работниками ГУЛАГа. Ясно, что первый вариант был для меня гораздо предпочтительней.
Но делать было нечего, и я постепенно отступал перед эмоциональным нажимом Александрянца. Я уже согласился подавать заявление, но только на должность рядового бухгалтера, а потом, через пару месяцев, я уже буду готов и на старшего.
— Ерунда, — кричал Жора, — я тебя за два дня натаскаю по новым для тебя делам, и ты будешь ничуть не хуже других. Послезавтра идем вместе к главбуху.
Так и сделали. Главный бухгалтер 3-го отделения старший лейтенант Василий Васильевич Анучин (из военнопленных) поговорил со мной минут двадцать и дал согласие. Колонна, на которую я должен быть назначен, еще не существовала, и Анучин посадил меня в своем кабинете (я понял, что как желание присмотреться ко мне) и я начал трудиться по материалам годового отчета за 1952 год. В чем-то я еще ориентировался плоховато, и вечерами Жоре приходилось объяснять мне что-то новое, но считал я на счетах здорово, и всякие ведомости по перекрестному подсчитыванию получались у меня быстро и точно. Я даже иногда развлекался, считая на счетах под ритмы известных песен. Анучин как-то подошел ко мне во время такого концерта, подумав, что я просто отдыхал в это время, но увидел, что я одновременно и подсчитываю огромный столб цифр, удивился и сказал: «Ого». Одним словом, авторитет я у него заимел.
Через три дня я получаю назначение на должность старшего бухгалтера на еще не существующую колонну, на место, где будет построена железнодорожная станция Хальджа, по одноименной речке. Напутствие перед отъездом мне выдал сам Кричевский, который узнал меня по той истории с кривыми трубами и удивился, что я с производственной работы ухожу на бумажки. Меня так и подмывало рассказать ему мою историю с Казьминым, но я быстро решил, что начинать работу с кляузы не очень удобно.
В отделе кадров мне поставили штамп с огромной цифрой «2», что означало разрешение проживать и работать во второй запретной зоне, в которую входил весь Дальний Восток, сам паспорт сразу отобрали и выдали мне бумажку, которую все называли «собачьей справкой». Человека с такой справкой не мог никто задержать, арестовать, обыскать и прочее. Для всех этих мероприятий в МВД существовало собственное подразделение, именуемое «оперчекотделом». Слава Богу, мне с ним сталкиваться не пришлось.
Я назначался старшим в группе из четырех человек, и мне дали список этих гвардейцев: я, заведующий техническим хозяйством Кузембай Тулеубаев, прораб Володя (фамилии не помню), а четвертый (как тут не сказать: гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда сойдется) — старший экономист Константин Калашник, а я даже не знал, что он тоже освободился.
Всю свою бригаду я обнаружил в той же гостинице. Как я до сих пор не увидел Костю, сам понять не могу. Как мы с Костей обрадовались. Вступаем в новый, по сути дела неизвестный нам (а мне особенно) мир, и хорошо, если рядом с тобой надежный друг.