Трагедия русского офицерства

Волков Сергей Юрьевич

Мобилизации

С середины ноября, после взятия Ставрополя, на территории армии (главным образом в Ростове и Таганроге) была проведена мобилизация офицеров. Это были те, которые в свое время не желали поступать в армию. "Неловко чувствовали себя эти офицеры, хорошо обмундированные, одетые по зимнему, прибывшие с полными чемоданами. Чтобы загладить свою вину они проявляли себя до щепетильности дисциплинированными, готовыми перенести все тяжести службы, быть такими же, как остальные. Но... у них не будет марковской воли, порыва"{551}. В конце ноября 1918 г. мобилизация офицеров была назначена и в Крыму, но проходила вяло, и из большого числа офицеров, находившихся в Крыму, явилось сравнительно мало. К тому же боеспособного рядового элемента явилось мало, зато много калек и стариков (в Симферопольский офицерский полк, например, были назначены 4 полковника, бывшие командиры полков в Великую войну){552}.

Другими источниками пополнения армии были прибытие бывших пленных офицеров из-за границы и организованных офицерских отрядов с Украины после крушения гетманского режима. Из Екатеринослава в Крым отошло 400 офицеров. В Одессе в начале 1919 г. при союзниках ген. Тимановский развернул формирование 4-й "Железной" стрелковой дивизии (до войны

стоявшей в городе) надеясь на десятки тысяч офицеров, - местных и осевших с начала революции, не желавших ехать на занятые большевиками территории, а также недавно бежавших от них с Украины. К марту его бригада насчитывала 5 тыс. чел. (3350 штыков и 1600 сабель), были и другие русские формирования, но после эвакуации Одессы они распались, а бригада, брошенная французами, в половинном составе перешла румынскую границу и отказавшись разоружиться, прибыла в Новороссийск{553}.

В начале 1919 г. стали прибывать офицеры из плена. Эшелоны шли через Смоленск и Харьков, многие, зная о Добровольческой армии, прибыли в Донбасс. Прибывшим был дан длительный отпуск и право выбора части. До 20 попало в Марковский полк, где были встречены с уважением: это были кадровые офицеры 1-й пехотной дивизии, до войны стоявшей в Смоленске, где жили их семьи; однако они в городе не остались{554}. В течение 1919 г. продолжали прибывать небольшие партии офицеров из-за границы - как пленных, так и оказавшихся там после революции. Прибыли, в частности, офицеры "Легиона Чести", сформированного из солдат русской бригады во Франции и воевавшего на французском фронте до самого конца мировой войны{555}. С начала 1920 г. в Русскую Армию в Крыму стали прибывать офицеры с ликвидированных к тому времени белых фронтов. В октябре 1920 г. в Крым прибыло около 400 офицеров из Северной армии, отошедших в Норвегию и Финляндию{556}.

Особенно большое пополнение поступало на освобожденных армией от большевиков территориях, однако процент добровольцев в этой массе снизился. Как отмечал Деникин: "Ряд эвакуаций, вызванных петлюровскими и советскими успехами (Украина), и занятие нами новых территорий (Крым, Одесса, Терек) дали приток офицерских пополнений. Многие шли по убеждению, но еще больше по принуждению"{557}. Для определения в армию офицеров, находившихся на занятых большевиками территориях создавались специальные реабилитационые комиссии. Через них, в частности, должны были пройти, чтобы реабилитировать себя в государственной измене, все офицеры, служившие в гетманской армии (в чем нашло свое отражение крайне враждебное отношение Деникина к гетману Скоропадскому){558}.

После начала наступления в мае 1919 г. пополнение частей добровольцами и мобилизованными офицерами происходило часто совершенно самостоятельно, властью командиров полков, и даже рот. Так, в Купянске марковцами было дано распоряжение о регистрации находящихся в городе и уезде офицеров. Их зарегистрировалось около 100 ч и через два дня они явились в полной походной форме для зачисления в полк. В Ливнах в конце сентября в 1-й Марковский полк влилось около 100 местных офицеров. Пленным предпочитали мобилизованных, и в города направлялись из полков офицеры-уроженцы этих городов, которые должны были агитировать земляков, убеждать местные власти отпустить в полк мобилизованных, а офицеров освободить от прохождения реабилитационных комиссий. В Александровске желающих поступить в Марковский полк набралось свыше 1000, но явилось на погрузку 400, а в полк прибыло 240, из Екатеринослава - 50-60. Офицеров в этих городах были многие сотни, но они предпочитали "реабилитироваться"{559}. Некоторые командиры не сторонились офицеров, перешедших от красных и усиленно набирали их в свои части. Когда после взятия Харькова в Ростов прибыло до 350 офицеров из занятых мест, командир 2-го Корниловского полка капитан Пашкевич, испросив разрешение на набор офицеров из этой партии, отобрал из них 240 ч и отправил в свой полк не дожидаясь отзывов реабилитационных комиссий{560}.

Тем не менее приток в армию офицеров с территорий, находившихся под властью большевиков, порождал немало проблем. Во-первых, необходимость прохождения реабилитационных комиссий помимо того, что занимала много времени, вызывала недовольство офицеров, хотя значительная часть их, уклонившаяся в свое время от поступления в Добровольческую армию по соображениям личной безопасности, едва ли имела право возмущаться выражаемым теперь недоверием. Однако некоторые старшие офицеры считали этот порядок безусловным злом. Б.А.Штейфон, в частности, высказывал следующие впечатления о работе регистрационных комиссий в Харькове, где жили несколько тысяч офицеров: "Подавляемые этим числом, комиссии изнемогали от непосильной работы, и регистрация крайне затягивалась, создавая атмосферу нервности и разочарования.... На наших регистрациях офицерам тоже надо было, прежде всего, оправдываться. Если вопросы "оправдания" затрагивали бы только тех, кто вольно или невольно служили в красной армии, это имело известный смысл. К сожалению, "обвинялись" все, кто по тем или иным причинам проживал на территории, занятой советской властью, хотя и был в подавляющей массе, внутренне непримиримым врагом этой власти. Офицерство, встречавшее "свою" белую армию с энтузиазмом и яркими надеждами, быстро теряло порыв первых дней, считало себя несправедливо обиженным и мучительно переживало свою трагедию. После демобилизации 1917-1918 гг. на юге России проживало не менее 75 тыс. офицеров. 75-80% этой массы было настроено, несомненно, жертвенно и патриотично, но мы не умели полностью использовать эти настроения... Офицеры, простояв много дней в очередях (в одном из крупных городов комиссия за три дня успела зарегистрировать лишь офицеров с фамилиями на "А"), переставали туда являться, а стали сами поступать в те или иные части. Приняв новых офицеров, каждый полк частными путями быстро выяснял и прошлое этих офицеров, и их политические исповедания. Почти всегда находились однополчане, однокашники или просто знакомые. Для объяснения офицерский психологии тогдашнего времени, является интересным нижеследующий факт: в Харькове, еще в мирное время стоял полк 31-й дивизии, и офицеры этих частей в числе нескольких сот человек воздерживались от немедленного поступления в Добровольческую армию. Они верили, что будут воссозданы их родные части и личным почином образовали свои, очень сильные духом и числом ячейки"{561}.

Во-вторых, возникали проблемы взаимоотношений

вновь поступивших офицеров со старыми добровольцами, под команду к которым, как правило молодым офицерам в младших чинах, поступали старшие по чину. Зачисление вновь прибывающих офицеров рядовыми в строевые или офицерские роты тот же Штейфон считал чрезвычайно вредным: "Прежде всего, нахождение офицеров на должностях рядовых больно било их по самолюбию и тем принижало их дух. Это была одна из главных причин, почему значительный процент офицеров уклонялся от службы в строю. Затем, наличие офицеров-рядовых резко отражалось на дисциплине, что в дальнейшем принесло крайне печальные плоды, запутав и усложнив веками слагавшееся офицерское мировоззрение. Эта же система привела к тому ненормальному явлению, что прежним кадровым офицерам, преимущественно штаб-офицерам, в армии места не находилось. На должности рядовых они не годились, да и сами не желали идти в подчинение молодым подпоручикам и поручикам. На командные должности их не назначали, ибо каждый добровольческий полк ревниво оберегал "старшинство" своих офицеров, основанное не на чинах и прошлом прохождении службы, а исключительно базировавшееся на добровольческом стаже. В итоге прекрасный штаб-офицерский состав Императорской армии оставался за бортом. Свою преданность Родине и свою доблесть они полностью проявили во время Великой войны. Должность рядового их нисколько не обижала как мера чрезвычайная, но как систему они ее резко осуждали". Кроме того: "Зло заключалось в делении офицеров на "старых" и "новых". Первая группа, притом меньшая числом, занимала командные должности и пользовалась всеми правами офицера и начальника. Вторая группа, резко увеличившаяся после выхода армии из Донецкого бассейна, в массе своей никакими правами не пользовалась, считалась "рядовыми" и лишалась даже тех офицерских преимуществ, какие дарованы уставом каждому офицеру"{562}.

Впрочем, это было злом неизбежным, ибо такое отношение к не поступившим в армию до лета 1919 г. офицерам имело совершенно реальное и веское основание. Достаточно привести массу описаний, которые вовсе не свидетельствуют о "горении" офицеров этих местностей поступать в армию - как о их жизни при немцах, так и слабое пополнение летом 1919 г. Те десятки тысяч, о которых идет речь уже имели возможность и сполна проявили свое "горение" в 1917-1918 гг. Офицер Добровольческой армии, посланный летом 1918 г. для набора добровольцев в Киев, с презрением писал о таких: "Большинство же оставалось с гордым самоутешением: они "мученики" и "страстотерпцы" за Родину. А затем они будут спасаться, уходя с немцами или убегая в Одессу, куда высадятся союзники, или зароются в норы с воплем: спасайте нас! А потом, когда уже не будет ни немцев, ни "Вильной Украины", а придет Добровольческая армия, они вылезут из нор, объявят: "мы - офицеры!" и предъявят свои претензии на места, сообразно своим чинам. Естественный вопрос к ним: "Где вы были до сего времени и что делали?" для них будет оскорбительным. Они никогда не ответят на него открыто и честно"{563}. Эти офицеры по свидетельствам всех начальников были в целом гораздо менее надежным элементом. Факт доблестного поведения во время Великой войны не помешал, однако, множеству старших офицеров не только равнодушно относиться к белой борьбе, но и служить красным. Едва ли правомерны и протесты против офицерских рот, ибо офицеров было бы просто некуда девать - их число было в любом случае непропорционально числу солдат. При проведении же общей мобилизации в достаточном числе части потеряли бы всякую устойчивость, как, к сожалению, показал реальный опыт. Если добровольческие по духу "цветные" полки даже при небольшом количестве старых добровольцев оставались на высоте и никогда не знали массовых сдач в плен, то части "регулярного" типа (за немногими исключениями) сплошь и рядом переходили к красным при первых неудачах, истребляя своих офицеров. Так что реальная картина была именно такова, и едва ли стоит противопоставлять ее тому, что хотелось бы видеть или было бы, якобы, возможно. Добровольчество тоже было, в принципе злом, но только этим "злом" армия реально и держалась. К тому же условия гражданской войны не имели ничего общего с мировой, и отличные в прошлом начальники (как ген. Канцеров под Ольгинской) просто не умели к ним приспособиться, не пережив их с самого начала.

Деникин характеризовал проблему адаптации вновь поступивших офицеров следующим образом. "Вливание в части младшего офицерства других армий и нового призыва и их ассимиляция происходили быстро и безболезненно. Но со старшими чинами было гораздо труднее. Предубеждение против Украинской, Южной армий, озлобление против начальников, в первый период революции проявивших чрезмерный оппортунизм и искательство или только обвиненных в этих грехах по недоразумению - все это заставляло меня осторожно относиться к назначениям, чтобы не вызвать крупных нарушений дисциплины. Трудно было винить офицерство, что оно не желало подчиниться храбрейшему генералу, который, командуя армией в 1917 году, бросил морально офицерство в тяжелые дни, ушел к буйной солдатчине и искал популярности демагогией...Или генералу, который некогда, не веря в белое движение, отдал приказ о роспуске добровольческого отряда, а впоследствии получил по недоразумению в командование тот же, выросший в крупную добровольческую часть, отряд. Или генералу, безобиднейшему человеку, который имел слабость и несчастье на украинской службе подписать приказ, задевавший достоинство русского офицера. И т.д., и т.д.

Для приема старших чинов на службу была учреждена особая комиссия под председательством генерала Дорошевского, позднее Болотова. Эта комиссия, прозванная в обществе "генеральской чрезвычайкой", выясняла curriculum vitae пореволюционого периода старших чинов и определяла возможность или невозможность приема на службу данного лица или необходимость следствия над ним. Процедура эта была обидной для генералитета, бюрократическая волокита озлобляла его, создавая легкую фронду. Но я не мог поступить иначе: ввиду тогдашнего настроения фронтового офицерства эта очистительная жертва предохраняла от многих нравственных испытаний, некоторых - от более серьезных последствий... Вообще же "старые" части весьма неохотно мирились с назначением начальников со стороны, выдвигая своих молодых, всегда высокодоблестных командиров, но часто малоопытных в руководстве боем, и в хозяйстве, и плохих воспитателей части. Тем не менее жизнь понемногу стирала острые грани, и на всех ступенях служебной иерархии появились лица самого разнообразного служебного прошлого.... Труднее обстоял вопрос с военными, состоявшими ранее на советской службе"{564}.