Трагедия русского офицерства

Волков Сергей Юрьевич

Понятна и та неистовая ненависть, которую испытывали к офицерам большевики. Показателен такой эпизод. "На перроне валялся изуродованный труп старичка - начальника станции. У него на груди лежали проткнутые штыками фотографические карточки двух молоденьких прапорщиков, сыновей начальника станции....Если так расправлялись большевики с родителями офицеров, то над самими офицерами, взятыми в плен, красные палачи изощряли всю свою жестокость. На плечах вырезывали погоны, вместо звездочек вколачивали гвозди, на лбу выжигали кокарды, на ногах сдирали кожу узкими полосками в виде лампас. Бывали случаи, когда даже тяжело раненных офицеров медленно сжигали на кострах. Видя неминуемый плен, офицеры добровольцы застреливались, или же, если были не в состоянии пошевелить рукой, просили своих друзей пристрелить их во имя дружбы"{581}. Тела офицеров, убитых 19 января 1918 г. у ст. Гуково "были отрыты в ужасном виде, свидетельствовавшем о нечеловеческих пытках, которым подвергли их красные. Шт.-кап. Добронравов был зарыт еще живым"{582}. Офицеры, тяжело раненные с полковником

Жебраком в ночной атаке 23 июня 1918 г. под Белой Глиной, были истерзаны и сожжены живыми: "Командира едва можно было признать. Его лицо, почерневшее, в запекшейся крови, было разможжено прикладом. Он лежал голый. Грудь и ноги были обуглены. Красные захватили его еще живым, били прикладами, пытали, жгли на огне. Его запытали. Его сожгли живым. Так же запытали красные и многих других наших бойцов"{583}. В декабре 1918 г. у с. Сергиевка в Ставропольской губ. прапорщики 1-й батареи Степанов и Меньков, взятые в плен, после издевательств над ними, голыми были облиты керосином и сожжены живыми"{584}. И когда Ленин писал, что "неприятель бросает самые лучшие полки, так называемые "Корниловские", где треть состоит из офицеров, наиболее контрреволюционных, самых бешеных в своей ненависти к рабочим и крестьянам, защищающих прямое свое восстановление своей помещичьей власти", то писать подобное про корниловских офицеров, абсолютное большинство которых было из крестьян{585}, его побуждала уж поистине "бешеная ненависть".

Офицеры служили предметом "особого внимания" и разного рода бандитских формирований, особенно махновцев. Долго после смерти брата Махно вымещал свою злобу над тяжело раненными офицерами, попадавшими лишь в таком состоянии в его руки, т.к. каждый строевой офицер предпочитал смерть махновскому плену. После взятия Бердянска махновцы два дня ходили по дворам, разыскивая офицеров и тут же их расстреливая и платя уличным мальчишкам по 100 р. за найденного. В захваченном у Волновахи поезде Махно уничтожил всех, кто хотя бы приблизительно имел сходство с офицерами. Непримиримая ненависть Махно к офицерам оставалась неизменной{586}.

Между тем, офицерам удавалось создавать вполне боеспособное пополнение даже из пленных махновцев (2-й Корниловский полк был сформирован первоначально в основном из этого элемента). "Офицеры жили в казармах и постоянно общались со своими солдатами. Махновцы скоро убедились, что эти "золотопогонники" не страшны - они были молодыми веселыми людьми безо всякого барства и снисходительного отношения высшего к низшему. Большинство корниловских офицеров сами были из крестьянских семейств. Пашкевич и старые корниловцы неустанно вели с махновцами беседы о России, о ее былом величии и теперешнем унижении, о целях и смысле борьбы, начатой Корниловым. Говорили просто, горячо и без всякой внутренней фальши, на что очень чуток русский человек"{587}.

Излишне говорить, что офицеры были цементирующим началом армии. Среди них были, конечно люди разной силы духа, но в целом офицерская масса, сражавшаяся на передовой, отличалась высочайшей надежностью. "Советская пропаганда, - замечал Деникин, - имела успех не одинаковый: во время наших боевых удач - никакого; во время перелома боевого счастья ей поддавались казаки и добровольческие солдаты, но офицерская среда почти вся оставалась совершенно недоступной советскому влиянию"{588}. И это несмотря на то, что многие офицеры были озабочены судьбой и устройством своих семей. Даже семьи терских и кубанских казачьих офицеров, не получавшие регулярно жалования, временами бедствовали{589}. Еще в худшем положении находились семьи тех, кто не имел никакой связи с бывшими тылом армии казачьими областями. В письме Главнокомандующему ген. Врангель писал, что "нам необходимо войти в соглашение с союзниками об эвакуации семей офицеров. Офицер не может хорошо выполнять свой долг, когда он поглощен заботами об участи своей жены и детей"{590}.

Лучшим элементом были офицеры из числа бывших воспитанников кадетских корпусов, которые служили в белых армиях почти поголовно, что вполне подтверждается имеющимися данными по Одесскому корпусу. Из 99 офицеров, окончивших этот корпус и дослужившихся до генеральских и штаб-офицерских чинов, 71 получили их в белых армиях (по 7 в Императорской и болгарской, 6 в польской, 5 в югославской, по 1 в гетманской, грузинской и литовской), из 25 капитанов занимавших штаб-офицерские должности - 11 (12 в Императорской, по 1 в югославской и РОА). Из 235 погибших выпускников корпуса 70 погибли в 1-й Мировой войне, 128 в белых армиях (в т.ч. 56 в 1920 г.) и еще 32 в борьбе с большевиками после гражданской войны. Из 1196 выпускников корпуса в белых армиях служили 446 (из окончивших до 1920 г. включительно 1031-386), т.е. подавляющее большинство тех, чья судьба известна (из прочих 70 погибли в Мировую войну, 53, в т.ч. иностранцы, служили в иностранных армиях: 15 в польской, 13 в Югославской, 12 в болгарской, 8 в грузинской, 3 в гетманской, по 1 в литовской и английской, несколько десятков после корпуса не стали офицерами, а об остальных нет сведений){591}.

Чинопроизводство и продвижение по службе

Чинопроизводству в Добровольческой армии, с одной стороны, не придавалось большого значения, а с другой, оно было практически единственным видом наград, ибо на Юге старыми орденами офицеры не награждались, а новый орден Св.Николая Чудотворца был учрежден П.Н.Врангелем лишь 30.04.1920 г. (им было награждено 337 чел.{592}). Когда после 1-го Кубанского похода был поднят "больной" вопрос о ненормальности

положения, когда младший по службе и в чине является начальником старшего, ген. Марков ответил твердо и решительно: "Мой принцип: достойное - достойным. Я выдвину на ответственный пост молодого, если он способнее старшего"{593}. Этот принцип последовательно проводился и в дальнейшем, в результате чего чины в Добровольческой армии значения не имели. Доминировала должность. Поручики командовали батальонами, а штаб-офицеры и капитаны были в этих батальонах рядовыми{594}. Право таких младших в чине офицеров командовать обусловливалось как тем, что это были люди, наиболее сильные духом, первыми начавшие борьбу, когда многие их подчиненные еще отсиживались вне армии, так и тем, что они обладали уже столь необходимым опытом военных действий, совершенно не похожих на мировую войну. Вот почему главным было старшинство не в чине, а в поступлении в армию. Такой подход отмечается практически везде: "Чины в нашей батарее не играли большой роли. Важна была давность поступления в батарею"{595}.

В первые месяцы борьбы производства в следующий чин почти не практиковались, за исключением производств за отличие в первый офицерский чин юнкеров, кадет и вольноопределяющихся. Первое такое производство последовало 12 февраля 1918 г. в ст. Ольгинской: при выходе в 1-й Кубанский поход все юнкера были произведены в прапорщики, а кадеты старших классов - в "походные юнкера". Тут же всем произведенным были выданы приготовленные еще в Ростове погоны, а кадеты нашили на погоны ленточки национальных цветов по нижнему ранту. По окончании похода, 6 мая, во время парада в Егорлыцкой "полевые юнкера" были произведены в офицеры{596}. Тот факт, что в офицеры производились, как правило, все лица, бывшие к моменту большевистского переворота юнкерами, совершенно закономерен, ибо им оставалось до выпуска не более полутора-двух месяцев, а участие в боях делало такое производство тем более правомерным. Производство в офицеры за боевые отличия кадет приводило к тому, что они затем, когда вновь открылись кадетские корпуса, доучивались там уже в офицерских чинах. В частности, в выпуске 1919 г. Донского корпуса таких было 12 человек, среди зачисленных во вновь открытый Морской корпус в Севастополе бывших морских кадет и гардемарин большинство было уже подпоручиками Корпуса Корабельных Офицеров{597}.

В дальнейшем офицеры производились в следующие чины обычным порядком, но тщательного внимания этому не уделяли, и чинопроизводство носило достаточно случайный характер: одни офицеры довольно быстро производились в соответствии с занимаемыми должностями, другие, на таких же должностях, многими месяцами оставались в прежнем чине. Многое зависело от своевременности представления, сроков прохождения дел в штабах (подверженных многим случайностям) и т.д. Это приводило к тому, что летом-осенью 1919 г., когда в основном налажено было регулярное прохождение документов, офицеры в течение одного дня (или с интервалом в один-два дня) производились в два-три следующих чина. В Крыму, в марте 1920 г. ряд офицеров также были произведены сразу через несколько чинов: в частности, командир 1-го Марковского полка капитан Марченко, командир 1-й батарея Марковской артбригады штабс-капитан Шперлинг стали полковниками{598}. Они с начала войны не производились, хотя и занимали соответствующие посты и считались одними из лучших офицеров в армии. В Гвардейском кавалерийском полку, где к апрелю 1920 г. числилось 200 офицеров, из которых почти никто ранее за время гражданской войны в следующие чины не производился, было сразу произведено 165 производств, 100 переименований офицеров гвардии в следующие чины по армии (некоторые были повышены на два-три чина) и 60 производств вольноопределяющихся в первый офицерский чин, в результате чего в полку оказалось около 70 штаб-офицеров{599}.

Вообще же чинопроизводство для основной массы офицеров осуществлялось примерно с той же интенсивностью, что и в годы мировой войны. Юнкера-артиллеристы, прибывшие в армию в ноябре 1917 г. и произведенные в офицеры в начале 1-го Кубанского похода к концу войны были штабс-капитанами, а некоторые даже капитанами - точно так же, как к 1917 г. были штабс-капитанами и иногда капитанами прапорщики выпуска 1914 г. Большинство остальных офицеров, находившихся на передовой продвинулись на два чина капитаны стали полковниками, подпоручики - штабс-капитанами, и т.д. В то же время офицеры тыловых частей и учреждений, особенно от капитана и выше, зачастую ни разу за войну не производились в следующий чин. То же касалось младших офицеров, не занимавших офицерских должностей, они в лучшем случае к концу войны получали следующий чин. Были и нередкие примеры головокружительных карьер выдающихся добровольческих офицеров "цветных" частей, как, например, знаменитые генералы, командиры Дроздовских полков Туркул, Харжевский и Манштейн, бывшие штабс-капитаны.

Следует иметь в виду, что в системе чинов белой армии на Юге производились некоторые изменения. В октябре 1918 г. с целью ликвидировать различие между гвардейскими и армейскими офицерами, не имевшее в условиях гражданской войны никакого значения, был упразднен чин подполковника, и все подполковники были переименованы в полковники. В 1919 г. был отменен чин прапорщика, а прапорщики подлежали переименовыванию в корнеты и подпоручики, однако вновь принимаемые в армию прапорщики некоторое время оставались в этих чинах, а не переименовывались автоматически. В 1920 г. в Русской Армии Врангеля чин подполковника был восстановлен, но не только в армии, но введен и для гвардии{600}. В Кубанском казачьем войске был отменен чин подъесаула{601}.