Трагедия русского офицерства
Шрифт:
Август-октябрь
Корниловское выступление сыграло исключительно важную роль в судьбе офицерства. Представляя собой реакцию на разложение армии антигосударственными силами, оно сплотило его и показало, что у него есть вождь. Движение генерала Л.Г.Корнилова было в тот момент единственной в России силой, способной предотвратить катастрофу, и закономерно вызвало воодушевление и подъем духа в офицерской среде. Когда Корнилов в своем манифесте прямо заявил, что Временное правительство идет за большевистским Советом и потому фактически является шайкой германских наймитов, он лишь выразил то, что и так чувствовали и в чем успели убедиться на своей участи офицеры.
Общую ситуацию Корнилов оценивал совершенно верно. Накануне выступления он писал генералу Лукомскому: "Как Вам известно, все донесения нашей контрразведки сходятся на том, что новое выступление большевиков произойдет в Петрограде в конце этого месяца. По опыту 20 апреля и 3-4 июля я убежден, что слизняки, сидящие в составе Временного правительства, будут смещены, а если чудом Временное правительство останется
На практике, как известно, весь "мятеж" ограничился попыткой нескольких эшелонов Кавказской Туземной кавдивизии ("Дикой дивизии") продвинуться к Петрограду, так что выступление имело только моральное значение. Горячо поддержавшее Корнилова офицерство (абсолютное его большинство) ничего не знало, естественно, ни об интригах Керенского, ни о степени подготовленности выступления. А обошлась ему его неудача чрезвычайно дорого. Уместно напомнить, что некоторая часть командного состава, занимавшая важные должности, оставалась слепо преданной Керенскому (как военный министр генерал-майор Верховский и командующий Московский военным округом полковник Рябцев), или даже уже активно сближалась с большевиками (как генерал-лейтенант Бонч-Бруевич) и заняла враждебную Корнилову позицию. Впоследствии последний счел возможным заявить, что Корнилов "своим безрассудным выступлением погубил множество офицеров"... по этой логике, разумеется, с большевиками вообще не следовало бороться, с чем в августе 1917 г. не согласился бы ни единый хоть сколько-нибудь патриотично настроенный человек. Поддержавшие Корнилова офицеры поступили самым естественным для себя образом, руководствуясь теми же соображениями, которые привели их впоследствии в ряды белых армий.
После корниловского выступления последовали многочисленные перемещения среди командного состава, аресты и бесчисленные расправы с офицерами. Волна эта прокатилась по всей России. Одним из распространенных поводов для ареста, обычно производившихся по солдатским доносам о "контрреволюционости" (в частности, сразу же по смещении командования Юго-Западного фронта подобный донос поступил от солдат ординарческого эскадрона на 28 офицеров штаба фронта), была принадлежность к Союзу офицеров (Главный комитет союза во главе с полковник Новосильцовым был арестован, а союз распущен). До 40 офицеров было схвачено в Минске, 32 в Гомеле и т.д.
От офицеров требовали давать подписку о том, что они не поддерживают Корнилова, отказывающихся ожидала расправа. Так, 29 августа на линейном корабле "Петропавловск" за это были убиты четверо молодых офицеров: лейтенант Тизенко и мичманы Михайлов, Кондратьев и Кандыба, убит также начальник воздушной станции в Або. В тот же день в Выборге были арестованы командир 42-го корпуса ген. Орановский, обер-квартирмейстер ген. Васильев, комендант крепости ген. Степанов и подполковник Кирениус; по водворении на гауптвахту, арестованные были толпой выведены из нее, подвергнуты истязаниям и, убитые, брошены в залив. Там же убиты и ограблены начальник инженеров крепости ген. Максимович, командиры 1-го и 3-го крепостных полков полковники Дунин и Карпович, а также подполковник Бородин, подпоручик Куксенко и еще двое офицеров, а на Юго-Западном фронте - начальник дивизии генерал-лейтенант Гиршфельд ("солдаты схватили Гиршфельда, повели его в лес, раздели, привязали к дереву, истязали и надругались над ним, после чего убили") и с ним еще двое офицеров, в т.ч. командир одного из полков{44}. Эксцессы приняли бы еще более широкий характер, если бы во главе армии не стоял ген. Алексеев, согласившись принять должность начальника штаба Главнокомандующего и формально руководя ликвидацией корниловского выступления. Это "спасло не только непосредственных участников выступления, но и все лучшее строевое офицерство, он помогал спасти как раз ту распыленную силу, которая впоследствии собралась на его зов и под знаменами того же ген. Корнилова геройски боролась за Россию"{45}.
После августа эксцессы стали практически ежедневным явлением. Как писал ген. Н.Н.Головин: "...Произошел окончательный разрыв между двумя лагерями: офицерским и солдатским. При этом разрыв этот доходит до крайности: оба лагеря становятся по отношению друг к другу вражескими. Это уже две вражеские армии, которые еще не носят особых названий, но по существу это белая и красная армия"{46}. Сводки полны сообщениями типа: " 18 августа в Коротояке уездный начальник милиции доставлен в местный запасный полк и убит, пытавшийся удержать солдат дежурный офицер сильно избит... 8 сентября в 34-й пехотной дружине убиты поручик Смеречинский и прапорщик Вильдт... 20 сентября в Калуге толпа солдат нанесла тяжкие побои двум врачам и двум фельдшерам... 30 сентября в Эрзеруме избит войсковой старшина Кучапов... 1 октября в Тифлисе избиты помощник коменданта станции и случайный офицер, в Екатеринодаре убит казачий офицер, в 60-м Сибирского полку
Один из примечательных документов того времени - рапорт командира 60-го пехотного Замосцского полка полковника М.Г.Дроздовского (будущего героя Белого движения) начальнику 15-й пехотной дивизии от 27 сентября: "Главное считаю долгом доложить, что силы офицеров в этой борьбе убывают, энергия падает и развивается апатия и безразличие. Лучший элемент офицерства, горячо принимающий к сердцу судьбы армии и родины, издерган вконец; с трудом удается поддерживать в них гаснущую энергию, но скоро и я уже не найду больше слов ободрения этим людям, не встречающим сверху никакой поддержки. Несколько лучших офицеров обращались ко мне с просьбой о переходе в союзные армии. Позавчера на служебном докладе о положении дел в команде закаленный в боях, хладнокровнейший в тяжелейших обстоятельствах офицер говорил со мной прерывающимся от слез голосом - нервы не выдерживают создающейся обстановки. Я убедительно прошу Ваше превосходительство довести до сведения высшего начальства и Временного правительства, что строевые офицеры не из железа, а обстановка, в которой они сейчас находятся, есть ни что иное, как издевательство над ними сверху и снизу, которое бесследно до конца проходить не может. Если подобный доклад приходится делать мне, командиру полка одной из наиболее дисциплинированных, в наибольшем порядке находящейся дивизии, то что же делается в остальной русской армии?"{48}
В рапорте начальник штаба Юго-Западного фронта (20 октября) отмечается, что отношение к офицерам, за исключением немногих частей, враждебное и подозрительное. Они постоянно подвергаются унижениям и оскорблениям, причем терпеливое перенесение обид офицерами и жертвы самолюбием еще больше раздражают солдат. Постоянно слышатся угрозы убийством, отмечены попытки избиения офицеров. То же - в донесении ген. кварта Северного фронта (27 октября): "Положение офицеров невыносимо тяжело по-прежнему. Атмосфера недоверия, вражды и зависти, в которых приходится служить при ежеминутной возможности нарваться на незаслуженное оскорбление при отсутствии всякой возможности на него реагировать, отзывается на нравственных силах офицеров тяжелее, чем самые упорные бои и болезни"{49}.
Картина того, в каких условиях приходилось служить и выполнять свой долг офицерам, достаточно ясна. Перед лицом прогрессирующего развала армии, они старались делать все возможное для сохранения боеспособности частей и недопущения прорыва фронта, причем их усилия служили еще и поводом к солдатским самосудам. Постоянными стали явления, когда позиция оборонялась одними офицерами, а толпы солдат митинговали в тылу. Вот характерное сообщение от 22 октября: "11-й Особый полк по дороге на смену смешался с 12-м полком и фактически не существует. Штаб полка, офицеры и кучка солдат заняли окопы". В.Шкловский (бывший тогда комиссаром 8-й армии) писал: "Бывало и так, что австрийские полки выбивались одними нашими офицерами, телефонистами и саперами. Врачи ходили резать проволоку, а части не поддерживали"{50}.
Наиболее тяжелым было положение офицеров в пехотных частях, кавалерийские обычно отмечаются в сводках в числе боеспособных и с высоким моральным духом. Однако разложение проникало и в них, вплоть до 1-й гвардейской кавалерийской дивизии, о чем свидетельствуют протоколы заседаний солдатского комитета Кавалергардского полка с требованием изгнания офицеров. (Впрочем, это понятно, ибо офицеры гвардейской кавалерии и в конце войны представляли цвет российской аристократии, и одни их титулы резали слух бредившим революционными идеями солдатам.) "Описать, что происходит в полку (17-й драгунский), трудно. Оно в полном смысле этого слова неописуемо. Ненависть к офицерству, большевистская вакханалия, радость после краткого испуга (Корнилов!), словно гора у них спала с плеч"{51}. В Севастополе "ходить в форме было тяжело, и большинство офицеров обзавелось штатским платьем, да и то, если оно было приличное, то получался - "буржуй", а, следовательно, ненависть и издевательство толпы"{52}.