Трагический эксперимент. Книга 5

Когда Николай II отрёкся от престола, Россия осталась без царя. А Романовы перестали быть монаршей семьёй. Возможно, это и была мечта Николая Александровича – жить так, словно он не император, а просто отец большого семейства. Многие говорили, что у него мягкий характер. Императрица Александра Фёдоровна была его противоположностью: в ней видели резкую и властную женщину. Он был главой страны, но она – главой семьи. Немка, выросшая в Великобритании, Александра писала в основном по-английски, но по-русски говорила хорошо, хоть и с акцентом. Она любила Россию – так же, как и её муж. Анна Вырубова, фрейлина и близкая подруга Александры, писала, что Николай был готов просить своих врагов об одном: не изгонять его из страны и дать жить с семьёй «самым простым крестьянином». Возможно, императорская семья действительно смогла бы жить своим трудом. Но жить частной жизнью Романовым не дали. Николай из царя превратился в заключённого.

Николай II, подписавший отречение, находился в Ставке в Могилёве, а его семья – в Царском Селе. Дети один за другим слегли, заболев корью. 9 марта Николай приехал в Царское Село, где его впервые встречали не как императора. «Дежурный офицер крикнул: „Открыть ворота бывшему царю“. <…> Когда государь проходил мимо собравшихся в вестибюле офицеров, никто его не приветствовал. Первый сделал это государь. Только тогда все отдали ему привет», – писал камердинер Алексей Волков.

По мемуарам свидетелей и дневникам самого Николая кажется, что он не страдал из-за потери престола. «Несмотря на условия, в которых мы теперь находимся, мысль, что мы все вместе, радует и утешает», – написал он 10 марта. Анна Вырубова (она осталась с царской семьёй, но вскоре её арестовали и увезли) вспоминала, что его не задевало даже отношение солдат охраны, которые часто были грубы и могли сказать бывшему Верховному главнокомандующему: «Туда нельзя ходить, господин полковник, вернитесь, когда вам говорят!»

27 марта глава Временного правительства Александр Керенский запретил Николаю и Александре спать вместе: супругам было позволено видеться только за столом и разговаривать друг с другом исключительно по-русски. Керенский не доверял бывшей императрице. В те дни шло расследование действий ближайшего окружения четы, супругов планировалось допросить, и министр был уверен, что она будет давить на Николая. «Такие, как Александра Фёдоровна, никогда ничего не забывают и никогда ничего не прощают», – писал он впоследствии.

Наставник Алексея Пьер Жильяр (в семье его называли Жилик) вспоминал, что Александра была в ярости. «Поступать так с государем, сделать ему эту гадость после того, что он принёс себя в жертву и отрёкся, чтобы избежать гражданской войны, – как это низко, как это мелочно!» – говорила она. Мера оставалась в силе недолго. 12 апреля она написала: «Чай вечером в моей комнате, и теперь снова спим вместе».

Были и другие ограничения – бытовые. Охрана сократила отопление дворца, после чего одна из придворных дам заболела воспалением лёгких. Заключённым разрешали гулять, но прохожие смотрели на них через забор – как на зверей в клетке. Унижения не оставляли их и дома. Как рассказывал граф Павел Бенкендорф, «когда великие княжны или государыня приближались к окнам, стража позволяла себе на их глазах держать себя неприлично, вызывая этим смех

Однажды они увидели в руках наследника его маленькую винтовку. Это была модель русской винтовки, сделанная для него одним из русских оружейных заводов, ружьё-игрушка, совершенно безвредная ввиду отсутствия специальных для неё патронов. Солдаты усмотрели опасность и через офицера потребовали обезоружить наследника. Мальчик разрыдался и долго горевал. Семья старалась радоваться тому, что есть. В конце апреля разбили огород в парке – дёрн таскали и императорские дети, и слуги, и даже солдаты караула. Рубили дрова. Много читали. Давали уроки тринадцатилетнему Алексею: за нехваткой педагогов Николай лично учил его истории и географии, а Александра – Закону Божиему. Катались на велосипедах и самокатах, плавали в пруду на байдарке.

Временное правительство ведёт переговоры с Великобританией (британский король Георг V – родственник Николая II, они даже внешне весьма похожи) о возможности отправки царской семьи за границу. Лондон в конце концов отказывается от планов принять Романовых – из-за роста левых настроений в британском обществе, неблагоприятных для свергнутого самодержца.

По воспоминаниям председателя Временного правительства Александра Керенского, записанным в Париже в ноябре 1953 года:

«Что касается эвакуации царской семьи, то мы решили переправить их через Мурманск в Лондон, и министр иностранных дел Терещенко отправил в Лондон телеграмму с просьбой выслать корабль для встречи. Мы получили ясный ответ: британское правительство не может принять царскую семью в качестве гостей во время войны. Тогда мы решили отправить царскую семью в маленький Тобольск. Оттуда мы хотели эвакуировать их в США».

В июле Керенский предупредил Николая, что из-за неспокойной обстановки в столице семью скоро перевезут на юг. Но вместо Крыма их сослали в Сибирь. В августе 1917 года Романовы уехали в Тобольск. Некоторые из приближённых последовали за ними. Там они размещены в бывшем губернаторском доме при весьма вольном режиме содержания.

«Мы поселились далеко от всех: живём тихо, читаем обо всех ужасах, но не будем об этом говорить», – писала Александра Анне Вырубовой из Тобольска. Семью поселили в бывшем губернаторском доме. Притеснения начались сразу же. Первым делом помощник комиссара Александр Никольский потребовал сфотографировать всех арестантов и сделать им удостоверения личности. В этом не было никакого смысла: охрана хорошо знала каждого. Но Никольский заявил: «А нас, бывало, заставляли сниматься и в профиль, и в лицо!» И добавил: «Теперь их черёд». Таких бессмысленных издёвок, не объяснимых ничем, кроме ненависти к бывшим монархам, было множество. Зимой для детей соорудили ледяную гору – это было единственное развлечение. Но позже охрана приказала её разрушить: солдатам не понравилось, что арестанты могли подниматься на неё и смотреть через забор.

В переписке семью не ограничивали, но все послания просматривались. Александра много переписывалась с Анной Вырубовой, которую то отпускали, то снова арестовывали. Они отправляли друг другу посылки: бывшая фрейлина как-то прислала «чудную синюю кофточку и вкусную пастилу», а ещё – свои духи. Александра ответила шалью, которую тоже надушила – вербеной. Она старалась помогать подруге: «Посылаю макароны, колбасы, кофе – хотя пост теперь. Я всегда из супа вытаскиваю зелень, чтобы бульон не есть, и не курю». Она почти не жаловалась – разве что на холод.

В тобольской ссылке у семьи получалось сохранять прежний уклад во многом. Даже Рождество удалось отметить. Были и свечи, и ёлка – Александра писала, что деревья в Сибири другого, непривычного сорта, и «пахнет сильно апельсином и мандарином, и по стволу течёт всё время смола». А слугам подарили шерстяные жилеты, которые бывшая императрица связала сама. Быт занимал супругов больше, чем политика. Только Брестский мир потряс их обоих по-настоящему. «Унизительный мир. <…> Быть под игом немцев – хуже татарского ига», – писала Александра. В письмах она размышляла о России, но не о политике, а о людях.