Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни)
Шрифт:
В сфабрикованных потребностях скрыта единая потребность в новом образе жизни. Искусство, эта экономика прожитых моментов, уже поглощено деловым рынком. Желания и мечты работают на маркетинг. Повседневная жизнь распалась на серию взаимозаменяемых моментов подобно приспособлениям, соответствующим ей (миксер, хай—фай, противозачаточные, эйфориметры, снотворные). Повсюду равные частички кружатся в равномерном свете власти. Равенство, справедливость. Обмен ничем, ограничениями и запретами. В мёртвом времени ничто не движется.
Надо будет начать с феодального несовершенства, но не для его усовершенствования, а для его преодоления. Нам надо будет начать с гармонии единого общества освобождая его от призраков божества и священной иерархии.
9 глава «Технология и её опосредованное использование»
Техника уничтожает священные чары, вопреки интересам тех, кто ей пользуется, контролируя её. — Демократическое царство потребления отбирает у приспособлений их магическую ценность. Схожим образом, царство организации (техника для новых технологий) лишает новые производственный силы их подрывной и соблазнительной силы. — Таким образом, организация не представляется ничем иным, как чистой организацией власти (1). — Отчуждённое посредничество, становясь незаменимым, ослабляет человека. — Социальная маска скрывает существа и предметы. В нынешних условиях частной собственности, она превращает тех, кто ей прикрывается в мёртвые предметы, в товар. Нет больше природы. — Вновь открыть природу, значит вновь изобрести её, как ценного противника, создав новые социальные отношения. — Рост материального оборудования растрескивает кожу старого иерархичного общества (2)
Равная нехватка больно бьёт по непромышленным цивилизациям, где всё ещё умирают от голода, и по автоматизированным цивилизациям, где уже умирают от скуки. Любой рай является искусственным. Богатая, несмотря на табу и ритуалы, жизнь тробрианца находится под угрозой эпидемии оспы; жизнь среднестатистического шведа, бедная, несмотря на комфорт, находится под угрозой самоубийства и болезни выживания.
Пасторальные идиллии Руссо сопровождают первые биения промышленной машины. Идеология прогресса в том виде, в каком её находишь у Кондорсе или Смита, появляется из старого мифа о четырёх веках. С веком железа, предшествующим золотому веку, казалось «естественным», что прогресс должен был происходить как возвращение: он должен был вновь достичь состояния невинности, предшествовавшего первородному греху.
Вере в магическую силу технологий сопутствует её противоположность, движение десакрализации. Машина является моделью вразумительного. Её провода, её передатчики, её переплетения не скрывают ничего таинственного, всё абсолютно объяснимо, но машина является также чудом, которое должно перенести человека в царство счастья и свободы. Кроме того, двойственность служит хозяевам: мистика блаженного грядущего оправдывает на различных уровнях рациональную эксплуатацию людей сегодняшнего дня. Следовательно, не столько логика десакрализации расшатывает веру в прогресс, сколько бесчеловечное использование технического потенциала, который использует скрежещущая мистика. В то время, как трудовые классы и недоразвитые народы служат зрелищем медленно уменьшающейся материальной бедности, энтузиазм насчёт прогресса обильно подпитывается в кормушках либеральной идеологии и её продолжения, социализма. Но, век спустя после спонтанного развенчания тайн лионскими рабочими, разрушившими ткацкие станки, вспыхнул общий кризис, на этот раз, происходящий из кризиса крупной промышленности. Фашистские репрессии, дебильная мечта о возвращении к ремесленничеству и корпоратизму, арийскому «благородному дикарю» в духе папаши Убу.
Обещания старого производственного общества, сегодня струятся ливнем потребляемых товаров, который никто не рискнёт
Ярмо с вожжами, паровой двигатель, электричество, возникающая ядерная энергия, надо это признать, нарушили и изменили инфраструктуру общества. Было бы тщетным ожидать сегодня, что новые производственные силы радикально изменят способы производства. Расцвет технологии стал очевидцем рождения супертехнологии синтеза, возможно настолько же важной, как и социальная община, этот первый технический синтез, основанный на заре времён. Даже ещё более важной; поскольку, отнятая у своих хозяев, кибернетика освободила бы человеческие группы от труда и социального отчуждения. Именно таким был проект Шарля Фурье, в эпоху, когда утопия всё ещё была возможной.
Но между Фурье и кибернетиками, которые контролируют эксплуатационную организацию технологий, пролегает расстояние от свободы до рабства. Несомненно, кибернетический проект претендует на то, что он уже достаточно усовершенствован для того, чтобы разрешить весь свод проблем, поставленных появлением новой технологии.
1° Нечего больше ждать от производственных сил в их постоянной эволюции, нечего больше ждать от потребительских товаров в их постоянном умножении. Больше дифирамбов и од в сторону музыкальных кондиционеров, больше гимнов новой солнечной печи! Вот, новая усталость, и уже настолько явно присутствующая здесь, что она рискует рано или поздно превратиться в критику самой организации.
2° Вся гибкость кибернетического синтеза никогда не сможет скрыть, что он является лишь высшим синтезом различных форм правления, осуществлявшегося над человечеством; и их последней стадией. Как он замаскирует отчуждающую функцию, которую ни одна власть не смогла защитить от вооружённой критики и от критики оружия? Платить ей, это всё равно, что делать крокодилов умнее. Закладывая основы совершенной власти, кибернетики стимулируют только совершенствование отрицания. Их программирование новой технологии разобьётся об эти самые технологии, подорванные другим типом организации. Революционной организацией.
Технократическая организация поднимает техническое посредничество до его высшей точки последовательности. Уже давно известно, что рабовладелец овладевает объективным миром с помощью раба; что орудие труда отчуждает работника только с того момента, как оно начинает принадлежать его хозяину. Точно так же, в потреблении, товары не имеют ничего отчуждающего в самих себе, однако обусловленный выбор и идеология, в которую они завёрнуты, определяют отчуждение их покупателей. Инструмент в производстве, обусловленный выбор в потреблении становятся опорой лжи, посредничеством, которое, побуждая человека, производителя и потребителя, действовать иллюзорно в реальной пассивности превращает его в существо в корне зависимое. Узурпированное посредничество отделяет личность от самой себя, от своих желаний, своих снов, своей воли к жизни; так, что люди начинают верить в легенду согласно которой ничто не может миновать его, или той власти, которая ими правит. Там где власти не удаётся парализовать путём ограничений, она парализует предложением: навязывая всем костыли, которыми владеет и которые контролирует она одна. Власть как универсальное посредничество дожидается лишь кибернетического крещения, которое приведёт её к состоянию тотальности. Но нет тотальной власти, есть лишь тоталитарная власть. Организация не может стать священной благодаря смехотворности своих попов.