Трактир на Мясницкой
Шрифт:
– И что ты думаешь делать дальше? – спросил я.
– Надо под протокол допросить эту Голубеву, – ответил Володя. – Но сначала надо съездить в Рузу, поспрашивать там, что да как. И откуда взялся у них этот рицин.
– Возьми меня с собой? – попросил я. – А то мой шеф рвет и мечет, – тут я немного приврал для значимости ситуации, – говорит, завершать программу про поварской конкурс нечем. А у меня материала – кот наплакал. И можно сорвать передачу, чего шеф мне может и не простить. Так что если мы это дело не раскрутим, то оба можем отправиться поднимать сельское хозяйство…
– Что ж, поехали, – уныло произнес Володя.
– Когда? – немного
– Завтра с утра.
– Заедешь?
– Заеду…
Вечером позвонила Ирина:
– Привет. Что делаешь?
– Тоскую, – ответил я. – Как у тебя дела?
– Мама приехала, – сообщила девушка.
– А это хорошо или плохо? – спросил я.
– Для нас с тобой – это, наверное, не очень хорошо, – ответила Ирина. – А для меня… Я же все-таки скучаю без нее…
– И ты сегодня, стало быть, дома, – безрадостно констатировал я.
– Да. Я к тебе сегодня не приду, ладно?
– Ладно.
– Сам понимаешь: неловко ее оставлять, – как бы извиняясь, произнесла Ирина. – Только приехала, соскучилась, а я из дома…
– Понимаю.
– Ты с Сергеевой разговаривал? – поинтересовалась Ирина.
– Да.
– И что?
– Она подтвердила, что Голубева была любовницей Максимова.
– И что дальше? – спросила Ирина.
– Пока ничего, – ответил я.
– Ладно, ты там не унывай, – поняла мое настроение девушка. – Завтра я к тебе приеду, хорошо?
– Отлично, – ответил я.
– Тогда до завтра.
– До завтра…
Глава 7
Таинственный родственник бывшего зэка и экс-домушника Скворцова-Птахи, или Сука
В Рузе я был дважды. Городок мне очень нравился: уютный, небольшой, ухоженный, какой-то весь солнечный; промышленности практически нет (или я не видел), воздух чистый, река Руза не грязная и без масляных пятен-разводов на ее поверхности. Значит, в нее отходы никакие не сливают. Говорят, в Рузе даже водится семга. Не знаю, как насчет ее, а вот плотва, окуньки и щучки в Рузе точно есть. Сам ловил, когда мы всей редакцией «Московского репортера» ездили рыбалить на Рузу. Правда, это было лет шесть назад, но в таких городах, как Руза, за такой срок мало что меняется.
И правда, Руза изменилась незначительно. И все в ней было на прежних местах: и Воскресенский собор на улице Партизан, и краеведческий музей неподалеку от собора, и приходские церкви, и сквер с неработающим фонтаном, и городской отдел полиции рядом с восстановленным памятником Ленину на улице, естественно, Коммунистической.
Не знаю, как вы, а я запросто поменял бы Москву на этот чистый, уютный и тихий городок. Конечно, чтобы в нем был такой же сервис, как в Москве, и такая же зарплата. Впрочем, после посещения вагона с евро вместе с нищими и бомжами в деньгах я нуждался не особо, так что если бы в Рузе платили за мою работу телерепортером тысячу евро, нет, даже штуку долларов, то мне этого вполне бы хватило.
Володе Руза тоже нравилась. Как только мы заехали сюда, у него разгладились морщины на лбу, повеселел взгляд и движения стали плавными и размеренными, под ритм местной жизни. Он даже говорить стал медленнее, как человек, у которого все в этой жизни ладно и есть надежные тылы. Наверное, и я стал так же говорить, но мы ведь чаще замечаем за другими, нежели за собой, верно?
В городском отделе полиции нам про отравление Скворцова сказали немного. Да, был, дескать, такой персонаж, Виктор Васильевич Скворцов с погонялом Птаха. Четыре ходки:
А Птаха, мол, отравился. Или отравили, хотя, кроме наличия в его нутре яда, более никаких остальных признаков, указывающих на насильственную смерть, обнаружено не было. Поэтому и была списана его смерть на несчастный случай, а возможно, и на суицид.
– Думаете, ему жить надоело? – спросил Володя.
– Все может быть, – ответил капитан полиции, что разговаривал с нами. – С бывшими зэками такое случается. Приходят они из зоны, отсидев значительный срок, а как жить тут, на воле, даже не представляют. Отвыкли. Там, на зоне, для них все было понятно. За кидалово – заточка в печень где-нибудь на пересылке. За воровство у своих – на ножи. За гнилой базар – предъява. А тут все то же самое, даже больше и наглее, все масти перепутаны, каждый себя барином мнит, а управы никакой. И не ждет их никто, и никому они не нужны. Помаются несколько месяцев, а то и недель, попьют вволю, а потом либо обратно на зону возвращаются, либо сами себя кончают.
– А где он этот рицин-то смог достать? – спросил Володя.
– Да пес его знает, – пожал плечами капитан полиции. – Он как из Москвы приехал, так через несколько часов и помер.
– Он в Москву ездил?
– Ага.
– А зачем?
– Да хрен его знает. Кажись, кто-то из родственников у него там проживает. Вы лучше участкового о Птахе порасспросите.
– А вы участкового можете сюда вызвать? – спросил Володя.
– А чего ж не вызвать, можно и вызвать, – ответил капитан и пошел в дежурную комнату звонить по телефону.
– Старший участковый уполномоченный капитан Белевин, – представился прибывший участковый, немолодой мужчина, грузный и плешивый. – Чем могу служить?
– Следователь по особо важным делам Следственного комитета майор юстиции Коробов, – представился солидно в свою очередь Володя. – А это, – указал он на меня, – мой помощник лейтенант Русаков.
«Ого, – подумал я. – Коробов вспомнил, что я лейтенант запаса, каковое звание я получил вместе с дипломом».
– Меня интересует все, что связано с недавно умершим от отравления Скворцовым Виктором Васильевичем, – официальным тоном произнес Володя. – Он ведь был из контингента ваших подопечных, капитан, верно?
– Верно, – ответил старший участковый уполномоченный.
– Что вы можете сказать о нем? – спросил Коробов.
– Ну, а чего говорить, – Белевин малость подумал, потом ответил: – Четыре ходки, вор-домушник, человек в своей среде уважаемый, авторитетный. Жил тихо, не пил. Компаний с такими же, как он, не водил. Иначе бы я про это знал. Я ведь, – сказал с какой-то неизбывной печалью капитан, – давно в участковых хожу, поэтому все про всех знаю. Ну, не про всех, конечно, а про тех, про кого мне знать положено по роду службы.