Трамонтана. Король русалочьего моря
Шрифт:
– Что случилось?
Одиллия только досадливо дернула уголком губ.
– А что от тебя было нужно ректору?
Одиллия ответила не сразу – сначала нащупала стул, села, завернулась в шаль, нервно завязала ее в узел на груди и раздраженно тут же дернула. Еще помялась, должно быть, подбирая слова, и наконец подняла глаза, но не на Исабель, а куда-то на окно.
– Мой брат пропал.
Глава 4
Дар
–
Ректор стоял прямо, как палка, опираясь на свою жужжащую трость и немного покачиваясь на носках. Те, кого он так титуловал, тоже послушно вытянулись и вперились в него взглядом. Одиль, и так всегда державшая спину прямо (воспоминание о приложении трости учительницы танцев к вздумавшим сутулиться лопаткам было до сих пор ярким), воспользовалась возможностью и украдкой их оглядела. Некоторые – вот, например, высоченный Франц и казавшийся особенно щуплым рядом с ним Клаус – пялились на ректора с восторженностью верноподданных, слушающих коронационную речь, и это сходство при их полном внешнем контрасте ее порядком рассмешило. Кто-то – лисообразный Хуан и полненькая суетливая гельвецианка Марта – уже и бумагу приготовил, и теперь держал перья наготове, причем у Марты на кончике пера успела набухнуть капелька чернил. Белла сидела прямая и серьезная, словно перед причастием, а вот Алехандра явно еле сдерживала желание еще что-то шепнуть своей Катлине.
– Сейчас мы поговорим о самых азах, – прервал наблюдения Одили ректор, – о базовом и простом, и одновременно – самом важном. Но начнем мы так: скажите мне, господа студенты, что делает наш народ, если так его назвать, особенным?
– Don, господин ректор, ой, то есть, простите, Дар! – тут же звонко отозвалась Алехандра, но ей уже вторили на самых разных языках наперебой.
Одиль присоединяться к хору не стала: наверняка тут был подвох.
– Не знаю, как вы там зовете себя, – врезался в эту какофонию чуть скрипучий голос Леонор, – но меня у нас в деревне звали ведьмой. И ваш Дар бы прозвали колдунством или еще чем похуже.
Одиль бросила на нее взгляд, благо сидела недалеко. Иберийская вилланка сидела, нарочито развалясь и сощурившись, и смотрела на ректора с вызовом. А вот он вдруг улыбнулся и поднял руку, призывая к тишине.
– А вы что думаете, госпожа Гарсиа? – спросил он в эту тишину.
Леонор сморгнула, но тут же оправилась.
– Если по вашему Лабиринту и нашей башне судить, – все так же громко и небрежно сказала она, – то не такая уж это неправда.
По залу пробежали смешки. Белла рядом с Одилью недовольно поморщилась, но ее плечи выдали другое: они горделиво расправились. Совсем чуть-чуть, но Одили подумалось, что соседка вовсе не против, чтобы вилланы считали ее ведьмой.
– Интересно, почему вы смеетесь, – вдруг сказал ректор, все еще улыбаясь уголками губ. – Вы ведь многие думаете то же самое, что эти крестьяне. Молчите! Просто помолчите и подумайте, сколько раз вы говорили себе: мы не вилланы, мы особенные, мы одарены. Чем? Вы и сами зовете это магией!
Последнее слово он выдохнул в мертвенное молчание.
– Но мы здесь занимаемся не магией, господа студенты, – продолжил он без малейшей драматической паузы, мерно и спокойно шагая по залу, – точнее, не магией в конвенциональном смысле, и нет такого, чем вы были бы одарены, а остальные, те же вилланы, обделены совсем, даже не думайте.
Он оглядел свою аудиторию, но высказываться на этот раз никто не торопился.
– Этот дар – вера. Не религия – это уж каждому свое, – но все же вера в определенном значении и есть основа того, что мы делаем, того, как мы живем. Она источник любого человеческого могущества. Во что вы верите – то вы можете. Вот и все.
– Чушь, – снова проскрипела Леонор. – Вот наши – они верили в победу. И что?
Ректор остановился перед ней.
– Вовсе нет, госпожа Гарсиа, – сказал он немного иронично и немного печально. – Ваши верили в то, что завоюют славу в смертном бою. Так и вышло. И смертный бой, и слава – я вас уверяю, что еще много лет о них не забудут.
Леонор вскинула голову и ответила ему яростным взглядом блестящих глаз.
– Они хотели победить! Но никто не может совершить невозможного!
– А вот тут вы неправы, госпожа Гарсиа. Я знаю, как в одной деревне безоружная девочка заставила отступить пьяных от вина и крови солдат, оскорбивших ее мать и собиравшихся ограбить дом. – Она вспыхнула, но он уже не смотрел на нее, повернувшись к остальным. – Солдат, которые за меньшее расстреляли целую семью в соседнем селе, на случай если вы думаете, что это было легко. Это была та самая невозможность, в которую не верил никто – кроме девочки, которая всерьез верила, что она скажет нужные слова, и они устыдятся.
– Может быть, она просто нашла те самые слова? – проговорила Одиль, раз уж остальные, даже Леонор, молчали.
Губы ректора снова тронула улыбка.
– Это какие же, госпожа де Нордгау? Давайте, порассуждайте. Я не прошу точных формулировок, но какой смысл они должны были нести? Угрожать небесным судом, умолять о пощаде, взывать к человечности уже пробовали и те, кого солдаты убили.
– Ее слова, – Одиль решила подыграть шараде и сделать вид, что автор слов не сидела с ними в одном помещении, – заставили их поверить, что они лучше, чем думали о себе?
Ректор в два шага преодолел расстояние до ее стола.
– Нет, госпожа де Нордгау, – сказал он мягко и лукаво, – не приписывайте другому человеку свое оружие. Нет, наша героиня ничего такого не могла и не хотела. Она их попросту испугала, если хотите знать.
По залу прошел шепоток и кое-где раздались смешки, а громче всех фыркнула сама Леонор.
– Да-да, – ректор отвернулся от Одили, – испугала, а что вы думаете? В тот момент она верила, свято верила, что за ней сила – сила дочери оскорбленной и измученной женщины, сила хозяйки дома, сила сторонника правого дела, наконец, хотя мы об этом еще поговорим. И эта сила была настолько велика, что четверо вооруженных до зубов мужчин, четверо, что уж греха таить, отпетых мерзавцев и убийц спасовали перед ней.
– Невероятно, – прищурился Хуан.
– Почему же? – ректор снова начал мерить шагами зал. – Люди, бывает, творят и куда большее. Дети в отчаянии поднимают глыбы, под которыми погребены родители, врачи бросают вызов чуме и выживают в эпидемию, хотя каждый день рискуют жизнью. Безоружная девушка как-то выехала одна к вражеской армии и заставила ее уйти без боя. Предел тому, что возможно и невозможно, человек кладет сам, – он вдруг наклонился к сидевшей тихо как мышка Катлине и легонько коснулся ее лба, – вот здесь.