Трамвай «Иллюзия»
Шрифт:
– Ну, тройка тебе. Исключительно за знание первоисточника. Если посмотришь под ноги чуть внимательнее – сможешь рассмотреть рельсы. Точнее, следы для них. Чисто технически, – он немного наклоняется ко мне, как будто не хочет, чтобы нас подслушали, – трамвай летит.
– Чего?
– Ну, смотри, – Кондуктор садится на корточки рядом с покореженным вагоном. – У трамвая есть колеса, правильно? – киваю. – И ему нужны рельсы, по которым он поедет, правильно? А как можно проложить рельсы, если трамвай сам понятия не имеет, куда едет?
Я не могу сдержать
– Нет, ты точно издеваешься! В смысле, блин, трамвай не знает, куда едет? А кто тогда знает, Пушкин?
– Лучше, – собеседник, будь он трижды неладен, уже даже не пытается скрыть превосходство. – Единственный человек, который знает точный маршрут – это ты.
Из горла вырывается стон, я обмякаю, прислоняюсь спиной к ржавой железяке. Хватаюсь за голову – совершенно конкретно, не метафорически. Я же даже не пью, это не может быть белая горячка. Подсыпали что-то? Да вряд ли, в последний раз ела и пила перед выходом из дома. Так какого черта тогда вообще происходит?
Кондуктор сидит рядом, но выдерживает дистанцию. Очень любезно с его стороны.
– У тебя нет других вариантов, кроме как пройти по маршруту до самого конца. Придется смириться, Лиля. Так вот, колеса трамвая…
– Заткнись на пару минут, ладно? А лучше дай сигарету.
Он учтиво протягивает пачку, чиркает колесиком дешевой зажигалки. От первой затяжки я с непривычки закашливаюсь, но процесс удивительным образом успокаивает. Дело даже не в запахе и вкусе, скорее в глубоком дыхании. И в иллюзии – кажется, я уже ненавижу это слово – хоть какого-то контроля.
Мы молчим минут пять. Смотрю вдаль, туда, где садится солнце. Картина одновременно завораживает и вгоняет в тоску. То там, то здесь над землей поднимаются оси с колесами, очень отдаленно напоминая могильные кресты. Размаха, конечно, не хватает, но если дать волю фантазии – самое то.
– Ладно, что там с полетами было?
– Если вкратце, – кажется, Кондуктор тоже увлекся созерцанием пейзажа, – для движения трамваю нужно время. Точнее, физическая его форма. Там, где мы находимся, это чаще всего паутина. Она наматывается на колеса, создает своеобразную подушку, и трамвай поднимается над землей. И топливо – тоже паутина, в общем-то.
– Вообще нихрена не понятно.
Спустя время он снова закуривает. Я тяну руку, в пальцах оказывается уже прикуренная сигарета. О гигиене и правилах приличия отчего-то хочется думать меньше всего. Глубокий вдох, второй, третий. На фоне едва различимо бубнят мертвые трамваи. Солнце висит над горизонтом, но не касается его – и словно даже не планирует.
– Чего задумалась?
– А что в этом всем иллюзия? Жизнь, смерть или все, что между?
– Девочка, да ты начала понимать смысл игры, – снова встает, снова отряхивается, снова протягивает руку. Я поднимаюсь следом. – Здесь как раз припасено кое-что, что поможет найти ответ.
Не знаю, сколько мы уже бродим среди трупов. Кондуктор периодически что-то бормочет, выискивает, высматривает в горах рухляди. Внезапно дергает меня за
– Узнаешь?
– Хочешь сказать, это какой-то выдающийся типовой двор?
– Так, я понял. Приготовься, сейчас немного тряхнет.
Быстрым и словно отточенным движением он забирает фотографию, бросает на землю, наступает в самый центр. Хватает меня за руку – и в тот же миг мы проваливаемся в пустоту. Чувствую себя Алисой, летящей вниз по кроличьей норе: пространство и время стираются, то там, то здесь всплывают картинки из прошлого.
Мы оказываемся в том самом дворе с фотографии, я быстро понимаю, в чем дело. Перед подъездом стоят люди. Все в черном, кто-то с цветами, венками, сигаретами в дрожащих руках. Разбились на кучки и молчат каждый о своем, но все об одном и том же.
«То есть смерть – это когда вот так?»
Я молчу вместе со всеми, чувствуя себя чужой. Точно так же, как в тот треклятый день. Именно тогда я возненавидела кладбища окончательно и бесповоротно. Одно дело – приезжать на чьи-то могилы уже постфактум, но смотреть, как кто-то отправляется в яму без возможности откатиться к предыдущему сохранению – совсем другое.
– Вспоминай. Ты уже знаешь ответ на свой вопрос.
Кондуктор говорит в полный голос, но никто не обращает внимания. Понимаю, что нас никто не видит. Да и вряд ли это полноценное путешествие во времени: их же не бывает. Мы просто нырнули в мое воспоминание, от которого я предпочла бы избавиться навсегда.
Если верить этому типу, я уже в курсе, что такое иллюзия. Значит, ответ где-то здесь. Поиски рядом с покойником отметаю сразу же. Тогда не подходила до последнего и сейчас тоже не собираюсь. Пусть хотя бы здесь останется небольшая надежда, что никакой смерти нет и не было никогда. Хотя бы до отправления на кладбище. Всеми силами отвожу взгляд от гроба – и случается озарение. Я помню, что поразило меня сильнее всего.
В тот день на четвертом этаже соседнего дома было открыто окно. Девчонка лет одиннадцати широко улыбалась и махала рукой каждому, кто был внизу. Болтала ногами, разгоняя огромный шар под ними. Будто не понимала, что происходит. Прямо как сейчас.
– А теперь ответь, – проводник кладет руку на мое плечо, – что из этого – смерть?
Обвожу взглядом толпу в трауре:
– Вот же она. В каждом взгляде, в каждой слезе, бьющейся об асфальт, в этой черной одежде. В гробу, в конце-то концов. Смерть повсюду, нависла над каждым из нас, и от нее попросту некуда деться.
Кондуктор смеется, но почему-то я даже не пытаюсь его одернуть.
– Вот это и есть иллюзия. Похороны – торжество жизни. А смерть, – он подмигивает девчонке с четвертого этажа, – просто наблюдает. И, кстати, успешно прикидывается важной частью жизни.