Трансформация войны
Шрифт:
Во времена Римской империи, а также на протяжении почти всего Средневековья декларируемые (и отчасти действительные) причины, побуждавшие людей сражаться, носили преимущественно религиозный или правовой характер: dieu et mon droit [50] . И наоборот, нет ничего более характерного для современной эпохи, как тот факт, что политические соображения были отделены от правовых, и в особенности от религиозных, вследствие чего последние две группы стали рассматриваться как не имеющие отношения к войне. Начиная с 1648 г. соображения, по которым государства вели войны, носили исключительно светский характер и почти всегда основывались на расчетах соотношения сил. Представление о государстве, обладающем территорией (сначала понятие «территориальный» означало просто «непосредственно прилегающий»), возникло в период с 1600 по 1650 г., что совпало по времени с появлением первых современных карт. Начиная с Людовика XIV и Наполеона и заканчивая Адольфом Гитлером, географическая экспансия и объединение, несомненно,
50
«Бог и единое право» (фр.). — Прим. пер.
Не так-то легко ответить на этот вопрос, по крайней мере когда дело касается войн между государствами. Хартия и сила общественного мнения, на которой она основывается, привели к возникновению такой ситуации, когда у государства остается все меньше возможностей открыто заявить, что его цель — завоевание другого государства, не говоря уже об уничтожении последнего. Что еще более важно, даже в случае действительного завоевания шансы на то, что оно будет признано международным сообществом, стали достаточно призрачными. Обычно в таких случаях за военными действиями следует не подписание мирного договора, а прекращение огня или перемирие, вследствие чего возникает правовая «серая зона», которая может существовать многие годы или даже десятилетия. Такова ситуация на Ближнем Востоке начиная с 1948 г.; а на Дальнем Востоке нечто подобное имеет место с 1945 г., когда Советский Союз оккупировал четыре острова Курильской гряды. С тех пор случаи, когда война приводила к изменению государственных границ, не говоря уже о том, чтобы изменения были признаны на международном уровне, можно легко сосчитать на пальцах одной руки. Даже в Африке, где многие границы первоначально были просто проведены линейкой на контурной карте, их обычно считают священными и неприкосновенными, сколь бы нелогичными они иногда ни казались.
Спустя три с половиной столетия после окончания Тридцатилетней войны никто не идет на войну, чтобы доказать, что Бог на его стороне, — по крайней мере большинство из нас так думали, пока приход к власти в Иране аятоллы Хомейни не доказал нам обратное. Конечно, тот факт, что причины, исторически считавшиеся крайне важными, — добыча, рабы, женщины — сегодня немыслимы, не гарантирует того, что они никогда не вернутся в обиход. Говоря о будущем, каждый из нас вправе дать волю своему воображению. Бесспорен, однако, тот факт, что поскольку изменяется сама природа военных организаций, то будут меняться и цели, во имя которых будут вестись войны. То, ради чего люди станут воевать завтра, будет отличаться от того, ради чего они воюют сегодня, и то, как это соотносится с религиозными и правовыми соображениями, тоже может отличаться от того, как смотрим на это мы.
Несомненно, циники будут доказывать, что такие цели, как справедливость и религия, всего лишь благовидная маска, поскольку как только спадает словесная шелуха, всегда и везде поднимают голову эгоистические соображения, имеющие отношение к интересам воюющего сообщества.
Это обвинение не является ни новым, ни голословным: слишком часто правда просто служит прикрытием для силы. Однако все может быть как раз наоборот. Если современная стратегическая мысль понимает рациональность как сведение справедливости и религии к лежащим в основе всего интересам, то эта же самая «интеллектуальная мясорубка» может свести интерес к скрытым религиозным или правовым принципам. Например, правомерно ли утверждать, что американские экономические и политические интересы привели к возникновению политической доктрины под названием «Manifest Destiny» [51] и к покорению континента? Или наоборот, что квазирелигиозная идея «Manifest Destiny»транслировалась в экономические и политические интересы? Мы можем снова и снова задавать себе этот вопрос, «обвешивая» его по ходу дела все новыми отсылками и доводами, но любой ответ, не учитывающий обе стороны, не будет достоверно отражать человеческую природу.
51
«Предначертанная судьба» (англ.). — Прим. пер.
В заключение заметим, что современная стратегическая посылка, согласно которой война имеет смысл только в том случае, если она ведется ради политики или интересов, представляет точку зрения, которая одновременно и евроцентристская и модернистская. В лучшем случае она применима только к периоду начиная с 1648 г., когда войны преимущественно велись суверенными государствами, которые, как считалось, основывали свои отношения на силе, а не на религии, праве или, как во многих примитивных обществах, на кровном родстве. Данная посылка не подходит для объяснения происходившего в более отдаленном прошлом, так как в этом случае она будет либо бессмысленной, либо слишком
Что еще хуже, обычная стратегическая мысль в традициях Клаузевица не способна справиться с тем, что представляет в некотором смысле важнейшую форму войны, а именно ту, целью которой является самовыживание, продолжение существования на земле той или иной нации или сообщества. Столкнувшись с такой войной, вся стратегическая структура начинает трещать по швам. Сама идея политики, подразумевающая подсчет затрат и результатов, становится неуместной, доказательством чему служат многочисленные случаи, когда современные государства, начиная с американцев во Вьетнаме и заканчивая израильтянами в Ливане, терпели тяжелые поражения именно из-за того,что они начинали войну исходя из стратегических соображений. Все сказанное сводится к тому, что политика и интересы и даже рациональность как таковая меняются в зависимости от обстоятельств, места и времени. Они сами — часть обычая войны, а потому не являются ни неизменными, ни само собой разумеющимися; они также не способны дать самоочевидных ориентиров для ведения войны.
Глава VI
Почему люди воюют
Воля к битве
Хотя война за выживание уже расширила рамки нашего рассмотрения до определенного предела, до сих пор данная работа в целом оставалась в рамках «стратегической» традиции в осмыслении войны. Это направление исходит из того, что война преимущественно состоит в том, что представители одного сообщества безжалостно уничтожают представителей другого и убийство является (или должно являться) рациональным способом достижения какой-либо разумно формулируемой цели. Рассуждая в обратном порядке, я покажу, что упомянутые основные постулаты картины мира по Клаузевицу неверны, а потому попытка опереться на них ведет к поражению.
Война, по определению, вид общественной деятельности, основанный на определенного рода организации. Следовательно, идея относительно того, что она есть способ продвижения или защиты каких-либо интересов, будь то политические, правовые, религиозные или какие-либо еще, — может быть применена к обществу как к единому целому. Однако, как отмечали многие исследователи, даже в этом случае стратегический подход, вероятно, преувеличивает степень проявляющейся при этом рациональности. Каким бы ни был режим правления, лица, которые входят в органы, принимающие решения, — это обычные люди из плоти и крови. Нет ничего более нелепого, чем полагать, что именно из-за того, что люди располагают властью, они действуют как автоматы или вычислительные машины, лишенные страстей. На самом деле они поступают не рациональнее других смертных; более того, поскольку данная им власть предполагает меньшую их стесненность в действиях, то иногда их поступки оказываются на поверку даже менее рациональными, чем наши. Как бы то ни было, трудно себе вообразить человека, вся жизнь которого направляется только рациональными соображениями полезности, ибо это скорее монстр или механический робот. И сегодня ответственные лица, принимающие решения, — не роботы; в то время как те, которые зарекомендовали себя как настоящие монстры — вроде Адольфа Гитлера или бывшего диктатора Уганды Иди Амина, — вряд ли могут квалифицироваться как рациональные индивиды.
Давайте покинем центры принятия решений, будь то агора в каком-нибудь греческом городе-государстве, где собиралась шумная толпа, или современный офис какого-нибудь премьер-министра с кондиционером, разноцветными телефонными аппаратами и линиями правительственной связи. Чем дальше мы будем продвигаться вниз по цепочке подчинения, тем более мы будем удаляться от обыденной жизни. Приближаясь к месту сражения, мы слышим гром пушек и свист пуль. Вскоре мы ловим себя на том, что пытаемся угадать, какая из них предназначена нам. Наши чувства напряжены, обострены, сосредоточены до такой степени, что наступает момент, когда мы становимся невосприимчивыми более ни к чему. В голове становится пусто, во рту пересыхает. И прошлое, и будущее исчезают; в момент разрыва снаряда такие понятия как «потому что» и «для того чтобы» попросту не существуют, тогда как тело и разум стремятся к полной концентрации, без которой человеку в этих обстоятельствах не выжить.
Говоря прямо, в основе битвы никогда не может лежать интерес, потому что у мертвых нет никаких интересов. Человек вполне может отдать жизнь за Бога, короля, страну, семью, или даже за все сразу. Однако утверждать, что он сделал это потому, что у него был некий посмертный «интерес», состоящий хотя бы в выживании самых близких и дорогих ему людей, было бы искажением смысла данного термина и превращением его в собственную карикатуру. С этой точки зрения война — нагляднейшее доказательство того, что человек, неруководствуется личными эгоистическими интересами; как свидетельствует первоначальное значение слова берсеркер(«святой воин»), в некотором смысле война является наиболее альтруистическим из всех видов человеческой деятельности, который сродни священнодействию и сливается с ним. Именно отсутствием«интереса» со стороны тех, кто презирает смерть и храбро погибает, объясняется тот факт, что общество часто оказывает им величайшие почести, и даже порой включает их в пантеон и чтит как богов, подобно тому, как это происходило с древнегреческими и древнескандинавскими героями.