Трансформация войны
Шрифт:
В настоящее время понятие «интерес» настолько глубоко укоренилось, что даже генам, всего лишь молекулярным образованиям, приписывается наличие собственных интересов и определенной стратегии для их достижения. На попытки объяснить поступки человека с помощью других понятий смотрят с подозрением вплоть до того, что они вовсе не считаются объяснением; каждый раз, когда совершается что-то важное, мы предполагаем, что за всем этим долженстоять утилитарный интерес и что именно он является «настоящей» причиной. Например, современные биографы Александра Македонского обычно отказываются считать его благородные поступки таковыми. Это заставляет их искать (или изобретать) «убедительные» военно-политические доводы, объясняющие, почему поверженный Пор был восстановлен на своем троне и почему македонский полководец отказался «украсть победу» и напасть на Дария ночью. Проблема заключается в том, что все объяснения подобного рода переворачивают историю с ног на голову. Уже само неравенство между Македонией, маленькой и бедной страной, и огромной Персидской империей, которую Македония
С этой точки зрения объяснения в терминах интересов могут быть какими угодно, но только не реалистичными. На самом деле они противоположны реальности, потому что объясняют прошлое, приписывая ему те способы мышления, с которыми соответствующая эпоха необязательно была знакома. Все это не значит, конечно, что интерес не играл роли, и даже заметной роли, в тех войнах, в качестве причин которых приводились соображения справедливости, религии или тщеславия — например, когда римляне объявляли себя потерпевшей стороной и начинали bellum justum [74] , одной из целей (кто-то скажет — главной целью) которой было расширение владений римлян и пополнение их запаса трофеев и рабов. Однако это значит, что характерный для римлян сплав интересов с тщеславием, религией, справедливостью и многими другими факторами сам по себе отражал их социальную структуру и отличался от современного не меньше, чем тип политической организации. Соответственно, нет оснований утверждать, что существующее ныне соотношение является чем-то само собой разумеющимся или низменным. Напротив, оно продукт особых исторических обстоятельств, подверженных изменениям.
74
«Справедливая война» (лат.). — Прим. пер.
Чрезвычайно сложно предсказать, каково будет направление перемен, которые ожидают общество. Наше положение сравнимо с положением афинянина, живущего в конце V в. до н. э. и пытающегося определить облик эллинистического мира; или с положением жителя Римской империи в эпоху ее заката, пытающегося предсказать, какими будут Средние века. В свете позиций нашей эпохи все говорит о том, что религиозные взгляды, верования и фанатизм будут играть более существенную роль в мотивации вооруженных конфликтов, чем это было в последние три столетия, по крайней мере на Западе. Уже сейчас, когда пишется эта книга, самая быстро развивающаяся религия в мире — это ислам. Хотя на это существует много причин, вероятно, не будет большой натяжкой утверждать, что одним из факторов распространения этой религии является его воинственность. Я вовсе не утверждаю, что ислам пытается добиться своих целей с помощью войн; скорее, справедливо то, что люди во многих уголках земного шара, включая представителей ущемленных социальных групп в развитых странах, находят ислам привлекательным именно по причине того, что он подразумевает готовность воевать. Очевидно, что возрождение религии в качестве причины вооруженных конфликтов приведет к тому, что обычай войны изменится также и в других направлениях.
Если воинственность одной религии будет по-прежнему возрастать, почти наверняка это приведет к тому, что этому примеру волей-неволей последуют и другие религии. Люди будут вынуждены защищать свои идеалы, образ жизни и физическое существование, и они будут способны сделать это, только находясь под стягом какой-нибудь великой и сильной идеи. Эта идея может иметь светское происхождение; однако сам факт, что за нее сражаются, приведет к тому, что эта самая идея приобретет религиозную окраску, и ее приверженцы будут проявлять нечто вроде религиозного пыла. Таким образом, недавнее воскрешение Мухаммеда может привести к тому, что то же самое произойдет и с Господом христиан, и он уже будет не Богом любви, а Богом войны.
Если войны будут вестись за души людей, то цель расширения контролируемых территорий не будет больше иметь такого значения. Давно прошло то время, когда провинции и даже целые страны считались просто объектами недвижимости, которыми обменивались правители посредством наследования, договоров или с использованием силы. Триумф национализма привел к возникновению ситуации, когда народ не занимает участок земли потому, что он ценен; напротив, участок земли, причем неважно, насколько отдаленный или заброшенный, считается ценным потому, что он принадлежит тому или иному народу. Таких примеров множество, вот лишь два. По меньшей мере с 1965 г. Индия и Пакистан спорят из-за ледника, настолько отдаленного, что его трудно даже найти на карте. Египет потратил девять лет (1979–1988 гг.), прилагая дипломатические усилия, чтобы вернуть городок Таба. Сегодня Таба, расположенный к югу от Элата, представляет собой полоску пустынного пляжа длиной в полмили, не имеющую особой ценности и существования которой не замечали ни египтяне, ни израильтяне до заключения мирного договора в Кэмп-Дэвиде. Внезапно он стал для каждой стороны частью «священного» родового наследия, и в честь него стали называться кофейни в Каире.
В порядке аналогии рассмотрим период от подписания Вестфальского договора до Французской революции. На протяжении многочисленных войн, некоторые из которых были настолько жестоки, что унесли жизни десятков тысяч человек, принцип «легитимного правления»
Еще одним результатом предполагаемого разрушения традиционной войны, видимо, будет то, что больший акцент будет делаться на интересы лиц, стоящих во главе организации, в отличие от интересов самой организации. В современном мире от лидеров требуется, чтобы они отделяли свои личные интересы от интересов своей политической организации; даже в XVIII в., накануне Французской революции, Гораций Уолпол в частном письме написал, что правители, которые втягивают свои страны в войну, исходя из своих личных соображений, — «гнусные мошенники и шулера». Расхожая мудрость гласит, что ни при каких обстоятельствах нельзя смешивать эти два вида мотивов. И действительно, существенная часть политико-правового аппарата современного государства была создана преимущественно с целью ограничения коррупции.
Тем не менее будущее, вероятно, окажется в этом смысле непохожим на настоящее. Распространение конфликтов низкой интенсивности приведет к тому, что исчезнет такое понятие, как «частная жизнь лидера», и вернется средневековая ситуация, когда «уборная» была единственным местом, которое король посещал в одиночестве. Когда государства начнут распадаться, лидеры и их военные организации превратятся в единое целое. Очень возможно, что это окажет влияние на цели, которые они будут преследовать в войне, и на форму вознаграждения, которое они будут предлагать участникам военных действий.
Представляется очевидным, что для того, чтобы заставить людей воевать, всегда будет необходим элемент принуждения; однако нет нужды предполагать, что воины будущего непременно будут считать себя просто профессионалами, выполняющими свой долг по отношению к какой-либо абстрактной политической единице. Если структура военных организаций изменится, если личные интересы лидеров станут играть более явную роль, то это же произойдет и с интересами их последователей. Военные и экономические функции вновь станут неотделимы друг от друга, как это и было, по крайней мере до 1648 г. Личная слава, прибыль и добыча, отнятая непосредственно у гражданского населения, снова станут важными — не просто в качестве попутных трофеев, а как законные цели войны. Также не исключено, что картину дополнит охота на женщин в поисках сексуальных наслаждений. После того как различия между комбатантами и некомбатантами сотрутся, самое меньшее, что мы можем ожидать, это то, что к таким вещам будут относиться с большей терпимостью, чем когда действуют законы так называемой цивилизованной войны. Уже сегодня подобное можно наблюдать — более того, это всегда было так — во многих конфликтах низкой интенсивности, которые имели и имеют место в развивающихся странах.
Даже сегодня одной из причин того, что регулярные войска, сражающиеся против солдат нерегулярной армии, добиваются таких неутешительных результатов, вполне может быть система вознаграждений — другими словами, цели, ради которых войска сражаются и ради которых им дозволено сражаться. Хотя бы по причине того, что их членам надо на что-то жить, организации, участвующие в конфликтах низкой интенсивности, часто позволяют им, даже поощряют к тому, чтобы они получали свое вознаграждение напрямую за счет врага. Напротив, современным солдатам средства к существованию обеспечивает организация, к которой они принадлежат. Считается, что любое другое вознаграждение, на которое могут рассчитывать солдаты, будь то продвижение по службе или воинские награды, они должны получать исключительно из рук своей организации, которая, в свою очередь, использует их как основной инструмент контроля. До тех пор пока армии сражались в основном с себе подобными, это не представляло проблемы, хотя некоторые величайшие полководцы, начиная с Наполеона, знали, когда следует закрыть глаза на грабежи, совершаемые их солдатами. Но может так оказаться, что современные армии лишают солдат мотивации, применяя те же самые правила в конфликтах низкой интенсивности. Возможно, не стоит ожидать от человека, что он будет воевать в полную силу, если тот факт, что часы, снятые им с убитого террориста, взяты в личное пользование (вместо того, чтобы быть отданными командованию), расценивается, по крайней мере теоретически, как дисциплинарный проступок. Тем, кто планируют использовать войска регулярной армии для борьбы с наркоторговцами, нужно обратить на это внимание.