Транскрипт
Шрифт:
И так они полулежали, объединенные общим стеганым одеялом, отделенные ото всего остального мира, по очереди продолжая посылать в космос слабые звуковые сигналы, без особой, впрочем, надежды на разумную жизнь вне одеяла. Каково же было изумление Муравлеева, когда вечером Карина возникла из своего номера совершенно новая, с полностью восстановленными чертами лица, и, очевидно, готовая снова и снова обсуждать любые области общественного и частного блага, мир и войну, торговлю и промышленность, земледелие и изящные искусства. Впрочем, он и сам принял душ и держался вполне вертикально, в банкетном же зале теснились члены жюри, муниципальный совет, именитые граждане, национальная гвардия и вся толпа. Прижимая к груди маленькую черную треуголку, господин советник…. ах нет, этого уже не было, это он за день начитался Карины.
– Почему эта конференция привлекла внимание к ней, – прокашлялся Степа, сгребая Карину за локоть и ставя рядом с собой. Все смолкли. Со Степой Муравлеев уже познакомился днем, подойдя в перерыв и постаравшись обиняками узнать, как быть с affirmative action. «Не понимаю,
Карина быстро пробежала глазами сделанные в блокноте заметки, кивнула сама себе, одарила собрание ясной улыбкой и начала так:
– Се конференция, се обитель, врата отверзающая к пространному ристалищу, коего конца око не дозязает…
Толпа одобрительно заулыбалась в ответ, Карина сияла, умытая, как алмаз, сережки горели, губы блестели, край жемчужных зубов… В общем, Степа остался доволен.
И только спустя полчаса, привыкши видеть Карину мелькающей посреди делегатов и гостей, веселой, оживленной и непрерывно лопочущей, он неожиданно заметил, что, заливаясь красными пятнами по смуглым скулам, блуждая по залу растерянным взглядом и чуть не плача… Муравлеев стремительно бросился на выручку.
– Полоний? – переспрашивала Карина. – Полоний! – слава богу, знакома хотя бы одна фамилия.
– Полоний-210, – на ходу перехватил Муравлеев. – Уже точно установлено. Теперь весь вопрос в том, кто мог бы…
Карина с облегчением отошла и взяла себе новый бокал.Когда они снова остались одни за столиком в баре, Карина продолжала рассказывать, что программы будут реализованы, осуществляется перекрестное субсидирование, характерно, что соответствующее финансирование и развитие инфраструктуры еще только предусмотрено, а регион уже дышит свободно, и, чувствуя себя сброшенным бальным платьем, постепенно отходящим от чужих форм, он дивился, что за охота в столь поздний час менять пронзительную пустоту на чужие животы и груди. Помолчи, Карина, отдохнем немного, но, заглянув в бокал, она принималась за виноградники и возрождение сортов, скользнув глазами по стенам – за успехи деревообрабатывающей промышленности, и иногда он краснел от стыда, так как не мог не понять, что все это для него. И, признаться начистоту, так хотел еще раз услышать: милостивые государи!
После полония он – в перерывах, в обед, до и после вечерних мероприятий, каждый раз, как Карина принималась болтать о политике, – уже знал, что если взять и спросить, что же такое перекрестное субсидирование, или где находится край, охарактеризованный Степой как «не край, а жемчужина нашей страны, развивающаяся вдоль железнодорожного полотна», она вряд ли ответит на эти вопросы, и ни в одном из кроссвордов государственного устройства не сумеет подставить нужного в мелодичное определение «наши законодатели». Впрочем, ни разу с благоухающих уст не сорвались «основные актеры современного рынка», ведь она пела, как птица, без нот и почти что без слов, одаренная от природы великолепным инстинктом звучания, и когда, после некоторых выступлений, он говорил ей «ты изменила его речь до неузнаваемости», она розовела и улыбалась, скромно, достойно принимая этот заслуженный комплимент. С каждым днем все больше тянуло спешиться с ней за кустами, дрожащими в каплях дождя, и не пришлось бы ходить с визитами, писать в альбом, слушать из ложи и есть ножом и вилкой – он никогда уже не приезжал в этот город. Не расквартировывали больше. Но… В перерывах надо было закончить устав и учредительный договор (добравшись до уставного капитала, Муравлеев с умилением перевел, что составляет он десять тысяч рублей, причем последний, самый, видно, убогий из всех учредителей, вносил всего два процента, то есть двести рублей, и, переводя, Муравлеев чуть не пощупал в кармане мелочь, но на страницах устава, как положено всякому обществу, они несколько даже надменно заявляли, что, хоть и в пределах названной суммы, гарантируют ею интересы своих кредиторов), и, за полдня наупражнявшись между лэптопом и кабиной, к обеду он так уставал, что был уже не офицер, а денщик или кучер: на все каринины речи он лишь дипломатично кивал, в реальности растянувшись на шубах в передней, до разъезда оставалось еще полчаса, и он успевал
Больше всего мучило безымянное мельтешение фауны. Вокруг квохтало и крякало, чесало под крылом, стояло на одной ноге и возилось в кустах, проводник неохотно раздал крохотные кусочки пастилы приманивать аллигаторов, тут же, впрочем, и объяснив: он не того жмется, что аллигаторы и отвечай потом за вас. Аллигаторы, в основном, мелочь, опасности никакой, но дело в том, что изо всех живых тварей у них самый медленный метаболизм, и этот кусочек пастилы они переваривают сутками, завалившись где-нибудь в кустах, и таким образом чуть ли не на целую неделю выпадают из туристического оборота. Поэтому, объяснял проводник, рассчитываю на вашу порядочность: конечно, пастилу раздавать приходится, иначе они не подплывут, но не закармливайте совсем уж, помните, что вы не одни, другим тоже хочется. А вот у птичек, – продолжал он, светлея, – у них все наоборот, метаболизм мгновенный, клюют и гадят одновременно, совсем другая история, кормите лучше птичек. Переводя, Муравлеев мял в пальцах свою пастилу и сам не заметил, как съел. Обратите внимание, буки, – переводила Карина.
Муравлеев смотрел на птичек, на аллигаторов: он давно пытался назвать то неуловимое, что отличает адвокатов по возмещению личного ущерба (ДТП, паденья ничком с дефективных лестниц и тротуаров, косо вживленный имплант) от адвокатов убийц. Не-многословие? Тяжелый и мрачный взгляд? Тот поворот головы, при котором кажется, что голову поворачивает танк? Все не то, все случайно, поверхностно, индивидуально, а разница все же была – метаболизм! Муравлеев чуть не заулыбался подкованному проводнику. Как все же приятно – найдешь слово, и жизнь становится проще, понятней… Проводник сыпал выпями, выхухолями, и Муравлеев со временем впал в тот особый столбняк, в котором по хохолку, по звериному инстинкту, по словарю Даля безошибочно, как акценты, расставляют номинации «кряква», «лысуха», «шилохвость», «широконоска», «чирок», хотя если в этот момент тебя разбудить, сможешь выдать разве что «утка», как все нормальные люди. В этом обмороке становилось не страшно, не больно, и, главное, исчезали все посторонние для перевода вопросы. Например, зачем он лезет вон из панцирной кожи, все же не семинар по пневмоэнцефалиту, а силы экономить надо на вечер – похоже, степина речь возымела успех, молодец Карина, Степу приватно позвали на ужин, кое-что обсудить поподробней. Принимающая сторона (у него, заметил Муравлеев, глаза были пронзительно голубые), поморщившись, предложил: «Я куплю вам, что ли, какой-нибудь дринк», и Муравлеев, опять проявив себя тряпкой, не сказал, что пусть ему лучше заплатят, сверхурочные, а дринк он себе купит сам. Все эти мысли он теперь замечал не больше, чем струи пота, в изобилии катящиеся по лицу над парным, густо настоявшимся в полуденном зное болотом. Воздух плавился от испарений, экскурсанты, начав какой-нибудь жест – почесать ногу, сбросить пальцем с носа соплю – так и застывали, на полпути забывая, что делают, наушники посползали на шею, раздражая, что в них неумолчно, цикадой, весь день продолжает жужжать.
В сувенирной лавке он вспомнил примету, загадать желание между двух тезок, и ему сделалось любопытно взять в оборот Степу и Стива и заодно проверить, одно это и то же или нет. Не успев задумать, он вдвинулся между ними, и тут же в глаза ему бросился алый заголовок определителя птиц, и Муравлеев, забыв обо всем, шагнул к прилавку и взял этот определитель. Шагнув, он едва не сбил с ног Карину. Карина показывала из окна («Вон еще один бук!»), но подвернулась как будто специально, чтоб он вспомнил – желание! – но он не вспомнил, так как жадно листал и даже не поднял лица, и Карина решила, что накануне, сидя с ним в баре, обозналась в потемках.
После обеда она сделалась злой и нетерпимой.
– Да замолчи ты, тебя никто не слушает! – заявляла она раздраженно.
– Да посмотри ты по сторонам! – требовала она в следующий момент.
– Ты вообще когда-нибудь расслабляешься? – дерзила она снова и снова, и Муравлеев, по-прежнему рыцарски берущий на себя львиную долю работы, только недоумевал, чем она так недовольна, и какой бес в нее вдруг вселился. Еще вчера вечером они, казалось бы, так дружили…Наконец, проводник замолчал, и в наступившей вдруг тишине – такой полной, что выпадала в осадок в виде тысячи разных звуков: кваканья, щелканья, чавканья, – он развернул страницу…
– Смотрите, цапля! – встрепенулась Карина, и все подняли головы. Прошло минут пять.
– Как летела эта ваша цапля? – внезапно спросил Муравлеев, отрываясь от определителя.
– Она летела совсем низко, вот тут, – с упреком сказала Карина, – разве ты не заметил?
– Как она летела? – еще раз спросил Муравлеев. – Втянув голову и вытянув ноги? Или вытянув и то, и другое? Тут пишут, что, вытянув шею, ваша цапля – не цапля. А журавль.Однако, к его удивлению, поздно ночью они опять сидели в баре, и Карина говорила:
– А где же грабы? Помнишь, в природоведеньи, буки и грабы? Но что-то, куда я ни езжу, буков полно, а грабов не видно. Ты встречал когда-нибудь граб?
И Муравлеев к ней даже и потянулся, тем более она сидела так, что он не брал при том никаких обязательств, не рисковал почти… Но она то ли не поняла, то ли этот минимум риска ее не устроил, только как-то опять ускользнула, и Муравлеев потом, растянувшись на покрывале в ботинках, анализировал: как она шла? Втянув шею? Вытянув? Вытянув, она журавль, а цапля – это я…