Трапеция
Шрифт:
Теперь Барт учился красиво падать. Наверное, благодаря долгим занятиям
другими видами спорта – фехтованием, танцами, вождением – он обзавелся
такими изумительными рефлексами. Томми видел, что Барт никогда не станет
хорошим воздушником, зато сможет мастерски такового изобразить. Он перенял
походку Марио и непринужденно, без всякой искусственности, копировал его
жесты – актер, вживающийся в роль персонажа.
– Уже подбирают актеров для фильма, –
мальчики ушли. – Барри Кэсс хотел играть Регги Парриша – брата Барни и его
ловитора. Его даже вызвали на пробы, но он не подошел.
Томми вспомнил красивого седеющего мужчину, похожего на Джима Фортунати.
– А он разве не староват лет на тридцать?
– В этом бизнесе возраст не главное. Кандидатуру Кэсса отклонили из-за роста.
В нем шесть футов два дюйма, и рядом мы смотримся, как Матт и Джефф[1].
Хотя ловитор обычно бывает крупным парнем. Томми ведь выше тебя?
Марио, вытаращившись на него, рассмеялся.
– Да ты издеваешься. Мне вечно твердили, что я слишком высок для вольтижера.
Ты и я примерно одинакового роста, и каждый из нас дюйма на три выше Тома.
Ридер переводил сконфуженный взгляд с Марио на Томми и обратно.
– Но что-то заставляет его выглядеть крупнее. Я готов был поклясться, что в
ловиторке он казался в два раза больше тебя.
– Все воздушники выглядят большими в трапециях, – пояснил Марио. – Одно из
самых распространенных заблуждений в нашем деле. Все считают нас крупными, пока не увидят в обычной одежде.
– В общем, – сказал Барт, – Мейсон в восторге от идеи взять Сантелли
дублировать сцены полета.
Марио, стоя к ним спиной, выпутывал ногу из трико.
– Я не смогу показать им тройное. Пока не смогу.
Барт пожал плечами.
– Нет нужды торопиться. Это будет твой последний трюк.
Нечаянная двусмысленность заставила Томми вздрогнуть.
А Барт добавил:
– Жаль, что здесь нет душа.
– Если хочешь, иди помойся наверху.
– Да нет, все в порядке, – отмахнулся Барт и фыркнул: – А то кто-нибудь может
не так понять – с моей-то репутацией.
Вдруг он помрачнел и, как был обнаженный, встал и посмотрел на остальных.
– Боже, я понимаю, почему вы так поступаете, но меня просто убило, как нам
пришлось мямлить перед этими ребятами. Что нельзя было сказать все как есть.
А если бы мы признались, то кто-нибудь наверняка решил бы, что мы пытаемся их
совратить. Мне просто хотелось быть… честным. Особенно когда у них в головах
это дурацкое заблуждение, будто в балете полно голубых, и туда
отдавать сыновей.
Марио хмыкнул.
– Но нельзя отрицать, что такого вовсе не случается. Уж кому, как не тебе, знать.
– Черт подери, нет! – яростно возразил Барт. – Я не о том, и ты это знаешь!
Парень, я был в курсе про тебя. И если бы я ошибся…
– Если бы ты ошибся, – перебил Марио, – появилась бы еще одна грязная история
насчет того, что в балете одни педики, которые только и делают, что бросаются
на детишек. К тому же некоторые могли бы сказать, что я вырос бы нормальным, если бы ты не…
– Да ладно тебе, – ласково сказал Ридер, – ты же не веришь в эту чушь. Ну
согласился бы ты раз – потому что я тебе нравился или тебе было любопытно, каково это. Ну два – потому что мы были друзьями, и ты не хотел ранить мои
чувства. Только если бы это было не твое, рано или поздно ты послал бы меня
далеко и надолго и нашел бы себе девушку. В балете хватает красивых девушек.
Он натянул трусы и принялся надевать брюки.
– Мне просто тошно слышать, как дети простодушно выкладывают, что их отцы
считают всех танцоров геями. Такое ощущение, будто это хуже смерти. Даже
если бы это была правда… а это не так.
– Просто такие вещи трудно понять, пока… сам не почувствуешь, – вставил
Томми. – А потом уже слишком поздно. Как заставить понять тех, у кого нет
такого опыта?
– Возможно, – жестко сказал Барт, – надо сделать то, чего мы побоялись перед
этими мальчиками. Поговорить прямо. Так и сказать: «Послушай, парень, я гей, но это, во-первых, не делает меня женоподобным, а во-вторых, я не рыщу по
округе, только и думая, как бы изнасиловать первого встречного».
Марио криво улыбнулся.
– Сказать и оказаться в грязи по макушку.
– Безусловно, – проговорил Барт с неожиданным отчаянием.
В волнении он криво повязал галстук и теперь мучительно его перевязывал.
– Я чувствую себя шпионом. Или каким-то двойным агентом. На экране расточаю
любовь и романтику, а в жизни… Боже, как меня это все достало. На меня
вешаются женщины, я получаю любовные записки десятками, а мне просто
хочется встать и заорать, что я совсем не такой и мне это не нужно.
Голос его подрагивал. Замолкнув, Барт принялся трясущимися руками зажигать
сигарету.
– Я тебя понимаю, – сказал Марио. – Наверное, всем нам это знакомо. Но таков
мир, и вряд ли мы можем что-то изменить. Разве что вернуться во времена той