Траумновелле. С широко закрытым глазами
Шрифт:
— Суицид? — спросил Адлер.
Фридолин кивнул.
— Самоубийство, — поправил он, словно хотел таким образом снова подчеркнуть личный характер вопроса.
Адлер указал на Фридолина комично вытянутым пальцем:
— Несчастная любовь к ее высокоблагородию?
Фридолин несколько раздраженно ответил:
— Смерть баронессы Дубински не тронула меня никоим образом.
— Пожалуйста-пожалуйста, я вовсе не хотел быть бестактным. Мы можем сделать это сейчас же. Ко мне пока не приходило никаких запросов от криминальных медиков. Но в любом случае…
«Судебно-медицинское вскрытие», — запульсировало в голове Фридолина. Конечно, этот факт
Фридолин последовал за доктором Адлером к полуоткрытой двери в конце коридора. Пустая комната с высокими потолками была тускло освещена двумя свечами, прикрученными к газовой лампе. Из четырнадцати или двенадцати столов были заняты лишь немногие. Некоторые тела лежали обнаженными, некоторые были прикрыты простынями. Фридолин подошел к ближайшему столу и осторожно приподнял простыню. Зеленый свет электрической лампы, которую держал в руках доктор Адлер, внезапно осветил покойника. Фридолин увидел желтое лицо мужчины с седой бородой и поспешил снова накрыть его простыней. На следующем столе лежало нагое тело худой молодой девушки. Доктор Адлер, подходя к другому столу, заметил:
— Возраст где-то между шестнадцатью и семнадцатью, это точно не она.
А Фридолин, между тем, словно притягиваемый некоей внешней силой, шел к столу в противоположном конце зала, на котором лежало тускло светившееся в темноте женское тело. Голова женщины была откинута в сторону; темные длинные волосы струились почти до пола. Фридолин невольно протянул руку, чтобы повернуть голову лицом к себе, но внезапно страх, прежде ему как врачу неведомый, заставил его остановиться в нерешительности. Доктор Адлер подошел ближе и, словно разговаривая сам с собой, заметил:
— Остальные не подходят. Ну, что? Это она?
Он осветил голову женщины, которую Фридолин, преодолев страх, обхватил обеими руками и немного приподнял наверх. Его взору предстало бледное лицо с полуоткрытыми глазами. Нижняя челюсть безжизненно отвисла, из-под верхней губы виднелись голубоватые десны и ряд белых зубов. Было ли это лицо когда-нибудь, быть может, еще вчера — красивым — этого Фридолин сейчас не мог сказать. Абсолютно ничего не выражающее, пустое лицо умершей женщины могло принадлежать как восемнадцатилетней, так и тридцативосьмилетней.
— Это она? — снова спросил доктор Адлер.
Фридолин невольно наклонился ближе, словно его сверлящий взгляд мог вырвать ответ у застывших черт. И в тоже время он знал, что, даже если бы это было ее лицо, ее глаза, те самые глаза, которые еще вчера смотрели на него и были полны жизни, он не узнал бы их, не смог бы — да не захотел бы узнать. Фридолин мягко положил голову женщины обратно на стол, и его взгляд стал блуждать по телу умершей, следуя за светом электрической лампы. Ее тело? Великолепное, цветущее, еще вчера столь мучительно манящее? Он смотрел на желтую морщинистую шею, на маленькие, немного вялые груди, между которыми с жестокой четкостью сквозь бледную кожу проступала грудина так, словно тление уже начало свою работу. Он смотрел на матово-коричневые округлости в низу живота, на прежде столь заветные, а теперь такие бессмысленные тени от слегка раздвинутых коленей, на острый край берцовой кости, и на стройные ноги с загнутыми внутрь пальцами. Все это постепенно исчезло в темноте, в то время как дрожащий
В этот момент сзади раздался шепот:
— Что ты делаешь?
Фридолин мгновенно пришел в себя. Он отпустил пальцы умершей и, обхватив ее запястья, заботливо и очень аккуратно уложил ее ледяные руки вдоль туловища. Он чувствовал себя так, будто эта женщина умерла всего мгновение назад. Затем Фридолин развернулся и вышел из зала, через коридор в комнату, которую они до этого покинули. Доктор Адлер молча последовал за ним, закрыв по выходе дверь покойницкой. Фридолин подошел к умывальнику.
— Ты позволишь? — сказал он и тщательно вымыл руки с лизолом и мылом. Доктору Адлеру, казалось, не терпелось продолжить прерванную работу. Он установил электрическую лампу обратно на место, подкрутил микрометр и уставился в микроскоп. Когда Фридолин подошел к нему попрощаться, доктор Адлер был уже погружен в работу.
— Хочешь взглянуть на препарат? — спросил он.
— Зачем? — рассеянно спросил Фридолин.
— Ну, для успокоения совести, — ответил доктор Адлер, как если бы он предположил, что приход Фридолина имел под собой научную цель.
— Как тебе это? — спросил он, когда Фридолин заглянул в микроскоп. — Это абсолютно новая цветовая методика.
Фридолин кивнул, не отрывая взгляда от окуляра.
— Практически идеально, — заметил он. — Можно сказать, живописное полотно.
И он принялся расспрашивать о деталях новой методики.
Доктор Адлер дал ему необходимые разъяснения, и Фридолин пришел к мнению, что эта новая методика может сослужить ему хорошую службу в той работе, которую он запланировал для себя на ближайшее время. Фридолин попросил разрешения прийти еще раз завтра или послезавтра, чтобы получить более подробную информацию.
— Всегда к вашим услугам, — ответил доктор Адлер, проводив Фридолина до ворот, которые оказались запертыми, и которые он открыл собственным ключом.
— Ты еще останешься? — спросил Фридолин.
— Конечно, — ответил доктор Адлер, — это самые лучшие часы для работы — с полуночи до пяти утра. По крайней мере, можно быть уверенным, что никто не побеспокоит.
— Ну… — сказал Фридолин с легкой извиняющейся улыбкой.
Доктор Адлер положил руку на плечо Фридолина и сдержанно поинтересовался:
— Так это была она?
Фридолин мгновение колебался, затем кивнул. В тот момент он едва ли сам понимал, правда ли это. Была ли женщина, лежащая теперь в морге, той самой красавицей, обнаженное тело которой он держал, в своих объятиях всего день назад, или же это была какая-то другая, незнакомая ему женщина, Фридолин не знал, но понимал одно: даже если та женщина, которую он искал и к которой стремился, все еще жива, она навсегда останется для него тенью в свете мерцающих свечей сводчатого зала, тенью среди других теней — темных и бессмысленных. Для Фридолина это означало ничто иное, как непреодолимый закон разложения, предопределенный для бледной покойницы еще прошлой ночью.