Траурный марш по селенью Ранкас
Шрифт:
– Чакон! – кричали жандармы. – Не стреляй, тут дети.
Глаза, способные разглядеть ящерицу в безлунной ночи, разглядели за школьными фартучками девять жандармов и дюжину стрелков. Некоторых он узнал, взглянул на свой револьвер и взвесил на руке мешочек с пулями.
– А, черт!
– Эй ты! – крикнул Кабрера. – Не будешь стрелять – не убьем!
Эктор приоткрыл окно и заморгал от яркого света. Он увидел Янакочу, пастбища, путь в Уараутамбо, морду гнедого, предостереженья Пис-писа, неудавшийся мятеж однокопытных,
Сержант Кабрера смотрел на него с восторгом, со злобой, с завистью.
– Вот ты и оступился! – кричал он. – Нашлась, на тебя управа!
Глава тридцать четвертая,
из которой читатель узнает, о чем говорил Фортунато с выборным Ранкаса
Старик увидел кровли селенья и остановился. За пятьдесят тысяч дней до этого остановился здесь и генерал Боливар, прежде чем войти в Ранкас. Боливар хотел Свободы, Равенства, Братства. Хитёр, однако! Мы получили Пехоту, Кавалерию и Пушки. Фортунато, еле дыша, бежал по улочке, и, глядя на его побелевшее лицо, люди видели беду.
– Идут! Солдаты идут!
Он хватал воздух широко открытым ртом.
– Откуда?
– Через Парью.
Он опустился. на землю. Примерно за пятьдесят тысяч дней до этого майора Расури, через пять суток возглавившего прославленную «атаку перуанских гусаров», чуть не лягнул конь, испугавшийся яркой бабочки.
– Пресвятая дева, помоги!
– Пробил наш час!
– Надо что-то делать…
– Перебьют нас как собак!
– Почему это перебьют? Солдаты защищать нас должны, а не убивать.
– Где выборный? – спросил Фортунато.
Люди бестолково метались по площади, и ему невольно представились мухи, одуревшие от яркого света.
– Мы не мухи, – громко сказал он.
– Ты что, Фортунато?
Теодоро Сантьяго завел свое:
– Все за грехи! Почему алтарь не доделали? На пакости денег хватало, а богу – шиш? Бога забыли! Грешники вы, распутники нечестивцы!
– Заткнись!
– Бесстыдники, бога не боитесь! На колени!
– Да заткнись ты! – заорал Фортунато, хватая дона Теодоро за черные лацканы, на которых еще не просохли слезы его жены. – Тише! Не кричать надо, а бороться. Сегодня нам жизнь или смерть. Берите палки, камни, что есть под рукой! Жизнь или смерть, будем драться до конца, ясно?
Восемьдесят темных от работы рук схватили по камню. Склоняясь к земле, люди увидели, что к ним бежит выборный.
– Откуда идут? – кричал он.
– С трех сторон, – задыхаясь, сказал низкорослый Матео Гальо, – через Парью, через Пакойян и по шоссе.
От помещичьих земель двигались рысью триста всадников под началом Мануэля Искариота Каррансы. Примерно за пятьдесят тысяч дней до этого по той же дороге двигалась наша кавалерия под началом генерала Некочеа.
– Всех нас перебьют! – застонала
– Не бойтесь, друзья! – сказал Ривера. – Ничего с вами не случится. В Вилья-де-Паско Адан Понсе встал Против войск. И что же он, умер? В кафе не ходит? Я сам вчера видел – сидит, пьет бульон. Ничего не случится. Все будет в порядке!
Вдруг он замолчал. У Пуэрты-де-Сан-Андрес показались багровые морды солдат. Примерно за пятьдесят тысяч дней – и за пять дней до того, как его полк основал в этой пампе Республику Перу, – генерал Кордова вошел в селенье, там, где входили сейчас войска. Метрах в трехстах от площади они прицелились в жителей, а те глядели как завороженные на мерное их движенье. Дону Матео Гальо (которого вскоре после этого упаковали, словно мумию) показалось, что дула огромные, больше, чем у пушек на параде в годовщину Хунинской битвы. Костлявый и веснушчатый лейтенант, страдая от здешней высоты, выступил вперед. Ривера встал перед ним.
– В чем дело, сеньоры? – спросил он тонким голосом и сильно побледнел.
– А вы кто такой?
– Я выборный правительства, сеньор лейтенант. И я хотел бы знать…
Голос отказал ему. Лейтенант брезгливо на него глядел, За три года службы он убедился, что при виде военной формы хрипнут и храбрецы. Ривера маялся, тщетно отыскивая куда-то ускользнувшие слова. Он хотел объяснить офицеру, что они здесь на своей земле; что, если он даст им время, они предъявят бумаги, выданные им, когда и прадед офицера не родился; что в этой холодной степи сама жизнь – истинный подвиг; что тут не растет трава; что солнце светит не больше часу и мешок семян дает всего мешков пять картошки; что хлеба они почти не видят и лишь в хорошие годы покупают детям самые дешевые галеты; что они… Но заговорил не он, а Фортунато.
– Чем обязаны, сеньор?
– Приказано выселить. Вы заняли чужую землю. Вон отсюда! Выметайтесь!
– Мы не можем уйти. Мы здешние. И земля наша. Это у нас ее забирают…
– Даю десять минут.
Он обернулся к сероватым рядам своих подчиненных.
– Это Компания забирает землю, сеньор. Американцы травят нас, как мышей. А земля не ихняя, земля божья. Я про Компанию много чего знаю. Разве они с собой землю принесли?
– Остается девять минут.
У Пуэрты-де-Сан-Андрес собрался эскадрон солдат.
– У нас тут не бывало оград, сеньор. Мы стенок не строили. Земля у нас общая, так при дедах наших было, да и до них. Мы не видели ни проволок, ни замков, ни заборов, пока черт американцев не принес. При них замки и появились. И не одни замки. При них…
– Остается пять минут, – сказал офицер. Фортунато увидел пламя – начинали поджигать дома.
– Зачем вы поджигаете? Зачем в нас стрелять? – печально спросил он. – У вас ничего святого нет. Вы не знаете, как трудно прокормиться. Вы не держали кирки, не вспахивали землю…