Трав медвяных цветенье

Стрекалова Татьяна

Так раскричался, что в дверь давай народ заглядывать. И то верно: старика впору пожалеть было. Стах понял с порога: сдал тесть. Хоть и не видал его почти два года – а горе в человеке всегда поймёшь. Значит, и впрямь любил… Ишь как…

Тестя Стах пожалел. Да и как не пожалеть? Никому отцова горя не пожелаешь. Но жалость жалостью, а вепрь – зверь опасный. Яростен, клыкаст, коварен. Чёрный зверь. Есть зверь красный, красивый, тот, что в артельском обозе: кунка, белка, рысь да лиса. Мягкость да ласка, блеск и перелив. А есть зверь чёрный, страшный: волк, медведь, лось да кабан. Из всех последний –

хуже некуда. А у этого и вовсе клыки что сабли. И все про его, зятька любезного, душу. Повезло же в деле столкнуться! Заполошный, тесть пяди не уступит. Разве что сыновья спохватятся: понимают: мы ж и другие пути нащупаем, обойдём вас, останетесь ни с чем.

Оправдываться не хотелось, но слышит народ, пожалуй, ещё и караул кликнут. Следует ответить. Гназд широко перекрестился:

– Вот те слово, Дормедонт Пафнутьич – дочку твою никто не убивал, и грех тебе напраслину возводить. Уж и молва идёт, и есть свидетели, как оно случилось. В Проче, вон, подтвердят, которые тело видели. Сама она под обрыв спрыгнула, да кол зацепил. Тут уж – как Бог дал. А я ни при чём. Меня рядом не было.

– А с какой же стати кому придёт в голову с обрыва прыгать? – свирепо прищурился Лаван. – Значит, напугали её? Ты и напугал! Тебе позарез нужда от жены избавиться. На крале жениться.

– Да что ты городишь, почтенный тесть? – покачал головой Стах, – как я мог заранее предвидеть, что супруга в водяной подъёмник полезет? Услышала шум – видать, выбраться-убежать пыталась. Не знала, сколь скользко. Мы её в церкви отпели, похоронили, а кабы хотели скрыть – на месте бы закопали и следов не оставили.

Тут, опершись по-паучьи, Дормедонт привстал с лавки и зловеще процедил:

– Да зачем же тебе скрывать? Тебе скорей известить надо! Де, вдов и от жены свободен! Вот что тебе надо!

Сыновья с боков поддакнули:

– Ты ж и подстроил всё! А похоронами оправдываешься. И с Гназдами своими сговорился!

– Ну, семейка! – вздохнул Гназд. – Вам, что же, подробно всё рассказать, как дело было? Извольте! – он подошёл к дверям и настежь открыл, - заходи, народ! Все входите, сколько влезет! Рассказывать буду.

И рассказал. Всё доподлинно. И про свой брак. И про наличие девицы, на которой хотел бы жениться. Скрыл только, что девица Гназдова рода.

Как отнеслись почтенные обыватели к этой истории? По-разному. Никто, конечно, не одобрил наличие крали, но и не оправдал Лаванова обмана. И все без исключения пожалели искалеченную красавицу. Под конец согласились в один голос, что Гназды к смерти законной супруги непричастны.

Да с Гназдами и вообще-то – кому охота судиться? Даже Дормедонт с сыновьями примолкли, только злыми глазами зыркали. Поняли: теперь пойдёт слух – отбивайся только. Так что обвинения Стах пресёк.

А вот что дальше делать? С озлобленным семейством не сторгуешься. Откуда только взялись, преемнички...

– Что с тем, прежним-то? – между прочим поинтересовался Стах. Лаван не почёл нужным смолчать:

– Другой зять, не тебе чета, перекупил у него, выгодно стало. Прогорел тот: больно добрый.

– А ты, значит, злой, – задумчиво покивал Стах. – Зря. Ты ж, поди, понимаешь, Дормедонт Пафнутьич, что куска лишишься, ежели мы отступимся?

– А куда

ж вам отступаться-то, – усмехнулся Лаван, – раз подкатили? Тоже кусок из зубов.

– Да нет, Дормедонт Пафнутьич, ты не знаешь, – вздохнул Гназд, – у нас тропки проворные, товар справный, а вот ты будешь людей обижать – навернёшься. Неловко у тебя как-то получается. Больно напролом.

Лаван победно ухмыльнулся:

– Так я не чета другим. Я могу напролом.

– Что так? – нежно спросил Стах.

– А за мной сила стоит, зятёк дорогой, – припечатал тесть. – Есть на свете кое-что покрепче договора.

Народ из каморки к тому времени разошёлся, так что беседы с глазу на глаз уже пошли. И то верно: о силе за спиной не всем знать надо. Вот зятю – ему полезно: пусть поймёт своё место.

Зять понял. Отряхнул стопы:

– Твоё дело, Дормедонт Пафнутьич. Моё с твоим рядом не стояло. И не будет. Я найду брод. Однако ж любопытно, что за сила-то за тобой, больно тайная, на которую ты так надеешься?

– Изволь, зятёк: никакой тайны, – ухмыльнулся Лаван и лупанул по столу козырным тузом. – Хлоч стоит за мной. Слыхал про такого?

Стах аж вздрогнул. Некоторое время неподвижно смотрел на тестя. Потом откинулся назад и сокрушённо головой поник:

– Эх, Дормедонт Пафнутьич! – проговорил горестно. – В твои-то годы…

Не того, видать, ожидали отец с сыновьями. Не удержались переглянуться. И покосились на зятя: что с ним. Скорей всего, играется, как чёрт в райке, хотя нельзя не отметить: больно несловоохотлив. Так туманы не подпускают.

После продолжительного молчания Гназд с сочувствием оглядел семейство.

– Ты, тестюшка, давно ль с Хлочем-то видался?

Тон оказался таков, что у Лавана отвисла челюсть. Он озадаченно уставился на зятя и наконец осторожно пробормотал:

– На Крещенье.

– С Хлочем ли? – усомнился тот.

– С ребятами его… – поправился старик, не сводя с него глаз. Не сводил глаз и Гназд. Ибо боролись в нём противоречивые желания: предупредить либо нет бывшего родственника от опрометчивых шагов. Как любого человека, хотелось удержать от ошибок. Как лютого врага – бросить навстречу своей судьбе: пускай сам выгребает. Впрочем, и без слов намёк явно Лаван уловил, дальше его дело: верить или не верить. Вот и будет с него. Стах ещё раз обратился в памяти к тому, что увидел, своротив за заимке дверь и вбежав в избу – и, не прощаясь, пошёл из каморы.

– Всё. Прощай, Дормедонт Пафнутьич, век бы тебя не видать, – кинул через плечо. – Дело расторгаем, трудись, как знаешь.

– Погоди! – спохватился Лаван. – Ты чего про Хлоча-то…

Но Стах уже шагнул за порог, а, как известно, через порог ступив, не возвращаются. Зато выходящий последним артельщик ещё до порога обернулся – и смачно Лавану под ноги плюнул. Оставайтесь, мол, с таким добром, вот оно вам, самое-рассамое. На том расстались.

Расстаться с достоинством – похвально и утешительно, да только вслед за этим надо пояса подтягивать, жернова на себя взваливать и носиться, как угорелый. Вот, значит, какие предстояли Гназду заботы. Дело-то к весне. В распутицу на печке хорошо дремать да вполуха слушать: «Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается…» А ты по дорогам помотайся! Ты обоз толкни!