Трава и солнце
Шрифт:
Не хватало еще на юге ходить в музеи! Даже в Москве он ходил раз-два в год, и то потому, что шел весь класс. Скучища! Но отговаривать не стал. Они свернули в темную аллейку и подошли к краеведческому музею — старому двухэтажному дому с какими-то нелепыми каменными фигурами у входа: они были очень грубые, неотесанные, и только при большой фантазии можно было догадаться, где у этих обрубков головы и туловища.
— Смех! — сказал Одик. — Скульптура называется.
Оля передернула плечиками, личико едко скривилось.
— А ты знаешь, что это такое?
— Куда
Его вдруг опять заело: пусть она маленькая и хилая, а потакать ей ни в чем нельзя — за человека считать не будет!
— И знать не хочу, — отрезал он. — Какие-то каменные уроды.
— Сам ты урод! Они скифские каменные бабы, а ты…
Откуда она все это знает? Ведь моложе его…
Одик толкнул ее, не сильно толкнул — так, чтобы не упала, напрягся и лихо вскочил на кирпичный барьерчик у окна и заглянул внутрь: в большой комнате за стеклянными витринами темнели ископаемые кости, доисторические каменные ступки, наконечники стрел, бронзовые вещи, какие-то огромные глиняные сосуды и прочая музейная дребедень…
— Мура! — Он спрыгнул на землю. — Поехали дальше.
Мимо них проходили мальчишки. Один из них вдруг наклонился к нему и пронзительно свистнул в самое ухо, второй крепко поддал его коленом под зад, и Одик больно стукнулся лбом о каменного истукана. Он устоял на ногах, сжал кулаки и крикнул:
— Как вы смеете! — Но мальчишки, наверно, и не слышали: они уже были далеко и громко хохотали. — Трусы! — Одик потер лоб. — Трусы всегда спасаются бегством!
— Уж ты бы им показал, — сказала Оля. — Ног бы не унесли.
Одик нахмурился. Почему-то опять вспомнились выстрелы в ночи и брошенная в него медуза… Бр-р-р, какая холодная и скользкая, и глаз сразу защипало. Одик замкнулся.
Они молча ходили по улицам, и он даже решил не покупать ей «Мишку на севере»: нельзя перед ней рассыпаться…
Даже заснул он в эту ночь не сразу, а долго ворочался и вздыхал: думал сделать лучше, а что получилось? Когда он наконец заснул, и очень крепко, его стали тормошить. Одик разжал веки — у кровати стояла Оля и шептала в самое ухо:
— Вставай… Идем к морю, пока мама спит.
— Зачем? Я спать хочу.
Оля стащила, с него одеяло, и ему стало прохладно.
— Отстань!
— Тогда я пойду одна.
Одик стал протирать глаза и, давя рукой зевоту, подыматься.
Море было тихое, как огромное озеро, — даже наката не было, и берег был непривычно пустынный — ни души. Ни музыки, ни хохота и визга, ни загорелых тел и плеска купающихся. И во всем этом — в глубокой тишине, и в гальке, и в переливах солнца на воде, и в синей дали — было что-то таинственное, что-то загадочное.
— Смотри, как дельфины играют! — Оля показала на море.
Три черных силуэта, ловко изгибаясь в воздухе, выскакивали из воды, и брызги зажигались на солнце.
— Говорят, они очень умные, — сказала Оля, — и все понимают.
— Они и выпрыгивают сейчас, чтобы на тебя полюбоваться! — сказал Одик и пожалел.
Дельфины вдруг исчезли.
— Знаешь,
— Ну?
— Терпеть не могут глупых разговоров.
Одик промолчал и решил не обижаться. А сам подумал: странное дело, но почему-то и вправду, когда пляж полон народу, он ни разу не видел дельфинов. Боятся? Или они и верно, как о том пишут в некоторых книгах, настолько обогнали человека в своем развитии, что вид их не доставляет им большой радости?
— Смотри, пароход… — Оля показала на горизонт. — Его и не видно, один дым… Ой, краб! — Она подбежала к водорослям — они грядой лежали на гальке, — и небольшой крабик, очень похожий на громадного паука, бочком пробежал по влажным камешкам и скрылся в воде.
— А вон скалы. — Оля кивнула в ту сторону, где вдалеке виднелся причал и какие-то строения по берегу: там темнели большущие каменные глыбы. — Пошли туда… Хорошо, что наши спят!
— Пошли, — сказал Одик. В самом деле, почему бы не пойти?
С добрый километр шли они по хрустящей гальке, по сухим водорослям, по мусору, оставленному пляжниками, — обрывкам газет, ореховой скорлупе Вот и громадные глыбы. Видно, когда-то откололись они и скатились сюда с гор Они лежали на берегу, а одна — в воде. На ней сидели чайки.
— Вот бы забраться туда! — сказала Оля. — Увидели бы не только дым, а и пароход.
Одик прикинул глазами высоту глыб. Стенки их были бугроваты, в трещинах, изломах, углублениях.
— А, пожалуй, можно, — сказал он. — Босиком. Глыбы-то не гладкие.
— Ты ошалел! — ужаснулась Оля. — Голова закружится!
До чего ж плохо думала она о нем! И Одик понял: он должен влезть. В лепешку разбиться, но влезть. Ведь она в грош его не ставит! Словами не докажешь ей, какой ты на самом деле…
А какой он на самом деле? Конечно, не трус…
— Полезем, — твердо сказал Одик, — и не на эти, а на ту, что в воде… Сбрасывай сандалии!
— Ты с ума сошел! — крикнула Оля, радостно стряхнула сандалии и побежала к морю. Вода обожгла ноги, она подошла к глыбе и закинула голову. — Ого, даже не пробуй!
К ней приблизился Одик в закатанных выше колен штанах, которые у него, как и у папы, всегда сползали с живота. Он был так неуклюж, боязлив, а решил забраться на такую глыбу… Как он даже подумать об этом мог!
Одик положил ладонь на стенку.
— Лезь.
Оля повернула к нему голову:
— Ты вправду?
Крепкие руки брата приподняли ее. Сумасшедший!
Оля зацепилась руками за выступ, подтянулась, укрепила в кривой ноздреватой выбоине ступню, пристроила рядом вторую — кажется, ничего, устойчиво — и подала руку. Одик взялся за нее и полез. Она втиснулась всем телом в камень, зажмурив от страха глаза. Ничего, удержала его. Одик очутился рядом. Полезли выше. Впереди она, за ней он. Ее руки быстро выискивали и цеплялись за любую неровность, ноги ощупывали скалу, выбирали упор, и Оля подтягивалась выше. Она всегда легко лазила на деревья, а на эту скалу лезть было не трудней.