Трава под снегом
Шрифт:
Вздохнув, она будто бы пригорюнилась, но не надолго. Распрямила стан, решительно шагнула к столу, потянула на себя Анькину тарелку с аппетитно трясущимися кусочками студня. Потом и вилку тоже из Анькиной руки выхватила. Наметив глазом порядочный кус, воткнула в него вилку, плотоядно сунула в рот, зажмурилась от удовольствия, проговорила невнятно:
– Пусть хуже мне будет, чем добру пропадать… За-ради дочери…
Анька, глядя на мать, смиренно моргнула, сглотнула голодную слюну. Бедная. Опять ночью тайком к холодильнику пробираться будет. Или его среди ночи разбудит, попросит принести ей чего-нибудь.
– Не переживай,
– А к кому вы в гости идете? – удивленно переспросил Андрей.
Вопрос неуклюже повис в воздухе, и обе женщины уставились на него с недоумением. Потом переглянулись, снова уставились.
– Так как же… К папочке твоему идем… Ты что, забыл?
Фу-ты, черт! Он и впрямь забыл, что зван к отцу на день рождения его новой жены! Впрочем, не такой уж и новой – отец женился незадолго до его сыновнего явления, что, говорят, было в порядке вещей. Сколько их всего было, этих жен, никто даже толком сосчитать не мог. Одни говорили – шесть, другие – семь, третьи вообще рукой махали, сбившись со счета.
– Да я не забыл, просто мозги с утра включиться не могут. Надо, так идем. Что ж.
– Кстати, папочка твой звонил с утра, про тебя спрашивал… – елейным голоском пропела теща. Она всегда голосом умягчалась, когда речь об отце заходила. – У него там совещание какое-то, что ли? Название такое мудреное…
– Совет директоров.
– Ага! Точно так и есть! Так он и сказал! Все директора совещаются…
– Ладно. Понял. Я сейчас в душ, а потом на работу поеду.
– Может, отпросишься у папочки? Раз, говоришь, мозги не включаются…
– Нет. Поеду. Ему мои мозги что включенные, что невключенные – одинаково без надобности. Сижу там дурак дураком…
– Так ты не показывай виду, что дурак дураком! – чуть склонившись к нему и преданно глядя в глаза, запела-зашептала свою колыбельную песню теща. – Сиди так, будто ты шибко умный! Надуй важную морду лица и сиди, в потолок поплевывай! Папочка же тебя все равно в обиду не даст…
– Хорошо. Буду сидеть шибко умным. И в потолок поплевывать. Боюсь только – вдруг не попаду? А насчет морды лица… Спасибо, конечно, что научили. А то я измаялся весь. Думаю, как мне там без морды лица сидеть, на совете директоров?
– Опять насмехаешься? Я ж тебе от души советы даю, а ты насмехаешься! Другой бы радовался, что ему подсказывают…
– Мамо, не заводись! Отстань от него! Пусть едет! А нам с тобой еще в магазин надо. В тот, где мы вчера туфли блестящие присмотрели. Они к новому розовому платью подойдут.
– А ты что, хочешь в том платье пойти? Ты ж еще до него не похудела! Оно в облипочку на тебе сидит, как рубаха исподняя!
– Ой, да ну тебя… Ну, не похудела, ну и что…
– А жрать меньше надо, вот что!
Дальше слушать их перебранку он не стал. Надоело. Быстро принял душ, побрился дрожащими похмельными руками, порезав до крови подбородок. Когда, уже одетый и благоухающий дорогим парфюмом, заглянул на кухню, жены с тещенькой там уже не застал. Наверное, за розовыми блестящими туфлями рванули. Маленькая Роза обернулась к нему от мойки, улыбнулась приветливо:
– Вам кофе сварить? Я быстро…
– Что ж, давай…
Он присел на мягкий диванчик, в ожидании
– Вот. Ваш кофе… – вздрогнул он от нежного Розиного голоска. – Может, вам яичницу с беконом сделать?
– Нет. Я стюдня наелся, – с удовольствием изобразил он тещин голосок, сделав ударение на букву «ю».
Роза обернулась к нему, сжав губы в рвущейся наружу улыбке. Но вырваться на волю ей так и не позволила – соблюла свое плебейское положение домработницы. Вроде того – не стоит со мной в такие игры играть. Да он и не играет, больно ему надо. Он просто поддержать ее хотел. Сама ж утром от обиды плакала…
После кофе в голове немного прояснилось. А с ясностью пришла прежняя тоска. Отчаянно захотелось в ту, старую свою жизнь, где не было ни совета директоров, ни отца, ни тещеньки, ни заплаканной домработницы Розы… Там, в старой жизни, все было ясно и понятно, там все было определено легкой, незатейливой простотою, и никому он был ничего не должен. И стыдиться за себя там было не надо. В конце концов, он лучший автослесарь был в своей мастерской! А это дорогого стоит, между прочим, когда ты в своем деле – лучший. Пусть это дело и не престижное. День пролетал – как одна минута. А сейчас тянешь его, этот день, тянешь… Не на пользу пошла ему спесивая барская жизнь. И обратной дороги нет. Не поймет его никто, если он назад запросится. Анька с тещенькой уж точно не поймут. Да и отец тоже. Придется терпеть, привыкать, подлаживаться. Как говорится, стерпится-слюбится.
Хорошо, хоть этот чертов совет директоров надолго не затянулся. Посоветовались, и будет. Даже морду лица не пришлось надувать. И в потолок плевать тоже не пришлось. В конце поднял вверх руку, как все, проголосовал за что-то непонятное, и дело с концом. Даже усмехнулся тихонько про себя – ишь, насобачился…
– Что это с тобой? – склонился к нему отец, когда все задвигали стульями, вставая из-за стола. – Странный ты сегодня.
– Почему – странный?
– Сидишь улыбаешься… Что тебе таким смешным показалось?
– Да нет. Все нормально, не обращай внимания. Из меня остатки похмелья выходят.
– А… Ну хорошо. Но ты все-таки не сиди с отсутствующим видом, вникай, прислушивайся. Если что непонятно – спрашивай. Хоть у кого. И не бойся быть осмеянным. Здесь и в голову никому не придет над моим сыном смеяться. Еще и спасибо скажут.
– За что спасибо-то?
– А за честь выбора… Так что тормоши любого, сам увидишь. И вообще, пора уже тебе прочувствовать особое свое положение… Пора, пора, сынок!