Травяная улица
Шрифт:
— Мы тоже из кой-чего стреляем! — говорит мальчик. — Из патронов, из стрелялок…
— Дак ведь звуку нету! Не бахает!
— А это видали? — И мальчик достает из кармана соединенные дратвой ключ и гвоздь. На ключе дратва привязана к кольцу, а гвоздь подвязан под шляпку.
— Как же оно бахнет? — И дурацкие Васины глаза наполняются обдумыванием, а мальчик достает спички в синем бумажном кубике, дело, между прочим, тогда не дефицитное — дефицитными были чиркалки, и спички зажигать было не обо что; правда, мальчик умел зажигать об оконное стекло, но о школьный подоконник научиться не мог никак, хотя почти у всех выходило. Не удавалось остаться одному в классе и потренироваться, а больше нигде подоконников из мраморной
Так вот — достает мальчик спички, достает затем в потертой на сгибах голубой бумажке бритовку «Стандарт» от самобройки (морфология по слову «броешься»), разворачивает ее и на снятую обертку начинает срезать серу со спичек, стараясь не прихватить древесину. Младший лейтенант, имея в руках полотенце с полураскрученными гнедыми уголками, очень внимательно следит за его действиями.
Срезанную с четырех спичек серу мальчик ссыпает в полый стержень ключа и туда же вставляет гвоздь. Можно заметить, что острие гвоздя старательно закруглено и зашлифовано, но не идеально — вероятно, доскональная шлифовка, как и бутылочное усилие, мальчику тоже не удается.
Вставляет он, значит, в дырочку плотно вошедший гвоздь, берется за середину дратвы, на концах которой в виде удлиненной конструкции повисли ключ с гвоздем, говорит младшему лейтенанту «отойдите», и тот сразу же отходит подальше, а мальчик, слегка размахнувшись, ударяет шляпкой гвоздя о торец открытой из кухни двери. Раздается громкий хлопок пистонного типа, ключ с гвоздем, разъединившись, качаются по концам дратвы, из отверстия же ключа истекает дымок.
Младший лейтенант изумлен, а из кухни никто не прибегает — Ольга как раз колет щепу для плиты, а сестра мальчика давно знает все виды его огневой подготовки.
— Дашь мне? — с интонациями кусошника говорит младший лейтенант, и мальчик протягивает ему свой бечевочный снаряд.
— Спички мои, не боись! — Вася суетливо и не так умело, как мальчик, сковыривает головки со многих спичек.
— Разорвет, — говорит мальчик.
— У нас не разорвет! Мы горохом кормленные! — отвечает Василий Иваныч, обскребая спички и при этом напевая:
Я раз пошла купац-ца, Бандит за мэ-ной следит. Я стала раздевац-ца, А он ма-не говорит: Какие у вас ляшки-и-и…— Знаешь эту песню-то? — успевает спросить он, желая, вероятно, хоть чем-то компенсировать свою образовавшуюся второстепенность.
Мальчик эту песню знает давно. Вообще он знает все песни, которые горланит или хрипло выпевает Вася, а Васею исполняются песни либо блатные, либо такие, которые Достоевский называл лакейскими.
Тут Вася замахивается и нагло — хрен с им! — бьет в лакированную створку ответработниковского шкафа, а мальчик отскакивает.
— Ты-дын! Во зафигачило! — орет Василий, а увидев, что гвоздя на дратве нету и ключ разворочен, приходит в полный восторг. — Во разворотило! — но, поняв, что сломал не свое, говорит в сторону: — Я те другой ключ достану, и из нагана поцелишься, сколько хошь. А патроны лучше не держать — взорвутся. У нас у взводного взорвались, дак у него сердце испугалось. Это хуже нет, когда сердце пугается. Я вот — берегусь. На фронте многие от испуга сердца в госпиталя кладутся.
— Домой пойдешь? — спрашивает из кухни голос девочки.
— Слышь, сейчас время нету, жена ща штефкать притаранит, — при мальчике с девочкой он называет Ольгу женой. — А на воскресенье я тушенки привезу. Приходи, в пристенок сыграем!
— Да у вас грабки вон какие! — пользуясь ситуацией материально пострадавшего, фамильярничает мальчик.
— Это точно, грабки у меня ой-ёй-ёй! Приходи! Сеструху приводи…
— Я в воскресенье майских жуков ловить буду! — уклончиво говорит мальчик.
— В-во! — кричит Василий. —
Мальчик, подобрав неповрежденный гвоздь, уходит, а Василий, взбудораженный спичечной пальбой, а также идеей подсаживанья девкам карябающихся жуков, начинает есть, начинает хватать Ольгу Семеновну, хотя с ночи вроде бы мог угомониться и пока еще вроде утро.
— Хорошо питаешь, Ольгуня! Шкварки у тебя ем! Как у хохлов! А вы же, как хохлы, — жили с ими и стали, как хохлы! Ну, Ольга, ну товаристая ты, ну я тебе жучка заложу… Оль, а Оль? Ну, Оль?!
— Светро, Вася…
— Ща маскировку! В энскую часть еду, ой не вернусь!
… Жди меня! — строго внушает он ей уже в дверях. — А мы с командиром прискочим в воскресенье-то…
— Васирий! — бормочет она свое. — Ну, Васирий, правда же вы у меня второй…
С травяной улицы слышится гудок приехавшего за младшим лейтенантом грузовичка.
А он и правда у нее второй. Как ни считай. Потому что нарком был первый, а до наркома она только целовалась за смолокурней с Семкой, но Семке мешал длинный загнутый нос, и они так и не смогли толком узнать, что такое целоваться. А он и в самом деле второй… Как считать, конечно, как считать… А тот, который, когда муж болел, приезжал интересоваться, как она устроилась, и намекал, что по мужу есть подозрения, и сказал, что остается ночевать, и накинулся, а она мычала и стискивала ноги, и м-м-могро быть хуже, но он почему-то слез, отступился, только всю обслюнявил… Так что Василий и вправду второй… Правда, когда она приносит белье Балиным и Сони Балиной нету дома, а Боря Балин, Сонин муж, дома, тут что-то как бы возникает, потому что Боря называет ее «Олечка», и она всегда про себя отмечает, что Борис Аркадьевич — интересный брюнет. На нем красивые бурки и полувоенный френч, а на френче нашивка за скрытое ранение руки. Еще она чувствует, что при нем ей спокойно. Спокойней, чем с монгольским мужем, спокойней, чем с Василием, не говоря уж о том, слюнявом. Ей с ним так же спокойно, как возле Семки на смолокурне, и она вдруг начинает стесняться, что принесла белье и что вообще стирает белье, и она говорит, жаль вот Сони нету, и быстренько уходит.
Нет, как ни считай, а Василий — второй…
И наступает воскресенье. И приезжает Василий Иванович Суворов. И приезжает он лейтенантом! Присвоили ему очередное. Стал он лейтенант. Он больше не младший! И слово-то какое вредное — «младший»! Со словом же надо осторожно — помните «постное»?
А приезжает он с капитаном. Лейтенант с капитаном приезжают. На «виллисе». А с ними еще — старший сержант Лукоянов и солдат-сибиряк, чтоб не сказать челдон.
Ольга управляется на трех керосинках и примусе. Низкая коптит, и пускай! Зато пирог будет с гречневой кашей под названием «кныш». Тушенка есть. Шоколаду навалом. Папиросы «Таран», выпущенные в честь летчика Талалихина, первым совершившего таран, и водка «Тархун» зеленого цвета. Хлеб есть, сгущенка есть, картошка. Колбаса и наша есть, и консервная американская. И омлет можно сделать из яичного порошка, и бульон прекрасный кипит, бидон которого Вася взял с пенициллинового завода как отходы.
Пока туда-сюда, Вася ни с того ни с сего — мол, службу он знает! принимается чистить оружие — первый свой пистолет. Но отличник сборки и разборки трехлинейной винтовки Мосина образца 1891 года он запутывается в незнакомых железках и, свалив их на газету «Британский союзник», убирает тяжелую кучу в комод.
Гуляем-торопимся. Дурацкие Васины глаза совсем охренели. Капитан через два часа поедет дальше, и Василий, жуя и выпивая, рассказывает ему, что вот, мол, у хозяйки нашей, у Ольгухи, муж, мол, монгол был, товарищ капитан, монгольский нарком речных путей, поняли? А у монгол и у ходей, товарищ капитан, у них по дружбе полагается насрать, извиняюсь, другу на огороде, и повадился речных путей срать на огород наркому по коневодству, верно, Ольгуха?!..