Траян. Золотой рассвет
Шрифт:
После полудня ветеранов распустили. Лонга император задержал, пригласил к столу, на котором лежал вычерченный план местности.
— Вот взгляни. Это долина, здесь наш лагерь, здесь стоянка Децебала. Вот река Бистра. Где, в каком месте мог прорваться этот отряд? Не могу понять, как пятитысячная толпа могла миновать дозоры и остаться незамеченной? Куда смотрел префект лагеря, почему не доложил Фуску? А если доложили, почему Фуск не принял никаких мер? Почему не связал эту орду боем?
— Я ничего не утверждаю, цезарь. Прошло пятнадцать
— Хорошо, – согласился император. – Будь ты на месте Децебала, ты решился бы дать сражение в этом месте?
— Да, – откашлявшись, ответил Ларций. – Ущерб врагу можно нанести существенный, а в случае неудачи легко оторваться от преследователей. И конницей их не достанешь.
— Но зачем Децебалу отступать. Без надежды на победу ни один даже самый глупый военачальник не начнет битву. Децебал собрал здесь огромное войско, более семидесяти тысяч человек. Если он втянется в бой и потерпит поражение, для него все будет кончено. На что же он рассчитывает?
— Нанести нам как можно больше потерь.
— Э–э, – поморщился Траян, – непохоже на Децебала. Неужели он отважился ввязаться в драку только для того, чтобы надавать мне побольше тумаков. Он что-то держит за пазухой.
Ларций Лонг выпятил нижнюю челюсть, помрачнел.
— Не смею говорить, цезарь.
— А ты посмей.
— Меня высмеяли.
— Кто?
— Трибун Элий Адриан.
— Кто командует армией, я или Адриан?
— Ты, повелитель.
— Тогда выкладывай.
— Уверен, без камня за спиной Децебал никогда не отважился бы броситься в битву. Помню, в Мезии он ловким маневром оставил Опия без конницы. Наслал на него саков. Наши всадники бросились на врага, смяли, начали преследовать. Опий послал в бой все свои алы, победа казалась близка. Когда же конница оторвалась от главных сил, Децебал вклинился между конницей и пехотой и ударил во фланг мощно, всей массой.
— Вот видишь, – удовлетворенно заявил император. – А ты говоришь «нанести потери», «надавать тумаков».
— Я этого не говорил, цезарь. Я имел в виду, что без камня за пазухой Децебал не бросится в бой.
— Не спорь с императором, Ларций. Все-таки вредный ты человек.
— Какой есть.
— И язык у тебя длинный. Ну, в чем видишь каверзу?
— Не знаю, цезарь, – Ларций пожал плечами. – Разве в том, чтобы зайти к нам в тыл и ударить, как это было в случае с Фуском. Но все проходы перекрыты, а по горам не набегаешься.
— Может, Децебал там у себя в глубине запрудил воду, и в критический момент пустит на нас вал воды? – спросил император.
— Так своих тоже потопит. Мне кажется, он попытается ударить с тыла.
Траян не ответил, помолчал. Наконец отдал приказ.
— Обследуй окрестности. Возьми с собой самых толковых солдат, самых надежных проводников. Прояви выдумку, но чтобы во время сражения никто не смел угрожать мне с тыла. Насчет запруды я подумаю.
— Слушаюсь, цезарь.
После короткого
— Афр провел расследование по поводу гибели отряда Фосфора. Выяснилось, что проводник завел Нумерия в ущелье, где была устроена засада. Афр доложил, что недавно в лагере появились еще два проводника из местных. Они якобы утверждают, что неподалеку от Тап у даков расположен тайник, где местные племена хранят свои сокровища. Место это заповедное, священное, там стоят изображения их богов. Что думаешь по этому поводу?
— Это ловушка, государь.
— Вот ты и проверь. Найди это место. Я не хочу, чтобы во время сражения меня угостили каким-нибудь сюрпризом. Я хочу принудить Децебала к миру. Хочу, чтобы он почувствовал, у него нет иного выхода. Пусть убедится – любая его уловка, даже самая хитроумная, встретит достойный отпор.
Император помолчал, потом, как бы между прочим, добавил.
— Это очень важно, Ларций. Я тебя не тороплю, подготовься хорошенько. Прими меры предосторожности.
— Слушаюсь, государь.
* * *
Той же ночью Ларций сел за письмо Лусиолочке. Вывел на пергаменте первую фразу – «Ларций Волусии Лонге, привет» – и задумался. Неужели это письмо может оказаться прощальным? Тогда лучше проявить благоразумие и составить завещание. Вслед мысль утянула его в недавнее прошлое. Вспомнились трудные, выматывающие месяцы ожидания расправы, которой после доноса Регула ему и его родителям грозила неослабная, жестокая подозрительность Домициана. Тогда бог смерти Фанат тоже дышал ему в спину, тоже время от времени касался шеи острыми коготками, но как разнилось состояние духа, с которым он тогда и теперь брался за гусиное перо. Упрекнул себя – не рано ли заботиться о завещании? Зачем заранее кликать беду?
О чем же писать? Неужели кроме имущества, которое он завещает ей, ему и сказать любимой женщине нечего? Может, намекнуть, если со мной что-нибудь случится, пусть считает себя свободной? Эта мысль обидела его. Какие глупости! Если с ним случится худшее, жизнь сама все расставит по местам. Написать, что любит ее, помнит ее?. Поблагодарить за ночи, накрепко привязавшие его к ней, дарованной богами женщине, за ту решимость, с которой она разогнала подлые мысли, возникшие у него после ядовитого укуса Регула. Действительно, поддайся он тогда страху и подозрениям, с чем бы теперь пошел в бой?
После минуты раскаяния взял себя в руки – стоит ли загодя тревожить Лусиолочку? Не пустозвонство ли это? Не напыщенное ли бряцание доспехами? Припомнились слова императора – прими меры предосторожности.
Ларций усмехнулся. О каких мерах может идти речь, когда суешь голову в пасть волку! Здесь уж как повезет. После короткого размышления и эти дурные мысли отвел в сторону. Описал, как они здесь жируют, как проводит время император, его жена и племянница, сообщил, с кем подружился в лагере, какие диковинки припас ей в подарок. Закончил привычным – «живи и будь здорова»!