«Треба знаты, як гуляты». Еврейская мистика
Шрифт:
Две старушки всегда держались вместе. Жили в соседних комнатах, завтракали и обедали за одним столом, а ужин дружно пропускали. Даже внешне они были похожи: сухонькие, с морщинистыми личиками, чуть тронутыми косметикой, в аккуратных вязаных шапочках, скрывающих седые, с легкой фиолетинкой, волосы. Большую часть дня они проводили в парке, одна из старушек никогда не расставалась с томиком Псалмов и читала их по многу часов в день.
И вот наступил день, когда в доме богатого бизнесмена из Сан-Франциско раздался телефонный звонок. Заведующий лондонским домом престарелых с хорошо отрепетированной горестью
— Но она же была совершено здоровой! — вскричал реб Хаим.
— В ее возрасте, — скорбно ответил заведующий, — не бывает здоровых людей. Тем более, совершено. Возблагодарим же Всевышнего за то, что ваша мать совершила этот переход быстро и без мучений.
Звонок поставил реб Хаима перед неожиданной дилеммой. Он только вчера вернулся из больницы после операции. Так, ерунда, ничего серьезного, однако о полете через океан и речи быть не могло. Но как же поступить с похоронами? Удачливый бизнесмен реб Хаим и в этой ситуации действовал по-деловому. Извинившись перед заведующим, он набрал по другой линии своего лечащего врача и, выяснив, что лететь он сможет не раньше, чем через десять дней, вернулся на первую линию и сделал все необходимые распоряжения. Тело матери он поручил лондонской «Хевра Кадиша» с тем, чтобы похороны и все предшествующие им процедуры были произведены в точном соответствии с законами и правилами. Сам же он прилетит в Лондон по завершении семидневного траура и прямо из аэропорта поедет на кладбище.
Прошли три дня. Нельзя сказать, чтобы реб Хаим очень горевал. Он давно жил отдельно, встречаясь с матерью три-четыре раза в году. Сто раз он предлагал ей перебраться к нему в Сан-Франциско, но мать уже не хотела никаких перемен в своей жизни.
Их отношения были достаточно теплыми, он звонил ей один раз в неделю, всегда в один и тот же день и в одно и то же время, рассказывал о своих новостях, о делах внуков и здоровье правнуков, выслушивал ее жалобы на погоду, на безразличных врачей, на ломоту в суставах. Нет, они не были близки, как бывают близки люди, живущие вместе, да и, честно говоря, он давно уже ждал этого звонка. Ведь возраст матери был действительно весьма почтенным.
И все-таки… и все-таки… Реб Хаим был единственным ребенком, и пока была жива мать, холодящая пропасть мировой бездны мерцала в отдалении, прикрытая хрупким старушечьим телом. Но вот ее не стало, и бесконечность сразу протянула свои леденящие щупальца к его сердцу.
На четвертую ночь реб Хаима разбудил телефонный звонок. Он включил ночник и тихо, чтобы не разбудить жену, спящую на соседней кровати, проговорил в трубку:
— Да, я вас слушаю.
— Что же ты не звонишь ко мне, Хаим, — раздался обиженный голос матери. — Твой день давно прошел, а ты все не звонишь?
— Кто это? — вскричал реб Хаим таким голосом, что жена, словно ужаленная, подскочила в постели.
— Ты уже перестал узнавать мой голос, — укоризненно произнесла мать. — Думаю, тебе пора меня навестить. Собирайся, Хаим.
Реб Хаим уронил телефонную трубку и упал в обморок.
Под утро он полностью пришел в себя. Рассуждая здраво — а реб Хаим был весьма здравым, практичным человеком — такая ситуация могла возникнуть только из-за ошибки. В том, что он разговаривал с матерью,
— Она недавно вернулась из парка, — ответила дежурная, — от ужина, как обычно, отказалась и ушла к себе в комнату. Вы хотите, чтобы я перевела звонок к ней?
— Это может ее разбудить? — немного поколебавшись, спросил реб Хаим.
— Да, обычно в это время она уже спит. Но если у вас что-нибудь срочное…
— Нет, нет. Ничего срочного. Я позвоню завтра. А вы передайте, пожалуйста, заведующему, что я хотел бы с ним поговорить, и как можно скорее.
Положив трубку, он с непонятным для самого себя остервенением стал срывать рубашку с надрезанным в знак скорби воротом.
Заведующий, услышав о просьбе господина Рабиновича из Сан-Франциско, стал соображать, в чем может заключаться дело и вдруг замер, точно оглушенный. Он понял, что произошло. Умерла подруга госпожи Рабинович, набожная старушка, не выпускавшая из рук книгу Псалмов. А он, по непростительной, невероятной, недопустимой оплошности, позвонил не тому сыну.
Что и говорить, беседа заведующего с господином из Сан-Франциско была не из легких. Но она не шли ни в какое сравнение с той, которую ему предстояло провести. Как сообщить сыну умершей, что его мать скончалась пять дней назад и уже похоронена? Похоронена без него, без прощального кадиша над могилой, без поминальных речей, без… в общем, без всего.
Заведующий долго собирался с духом и с мыслями. Пил кофе, курил сигарету за сигаретой. Потом, распустив узел ставшего тесным галстука, взял телефонную трубку. Деваться-то некуда!
Разговор вышел коротким и неожиданным.
— Умерла? — хмыкнул басок и тут же добавил. — Ну что ж, сожгите тело, пришлите мне счет. Я оплачу кремацию.
Короткие гудки — сын бросил трубку. Заведующий не поверил своим ушам. Положение стало еще хуже. Не выкапывать же тело старушки из могилы и сжигать по желанию сына. Но как сказать ему об этом?
Что-то во всей этой истории было не так, и заведующий принялся узнавать, кто этот сын, чем занят, что из себя представляет.
Госпожа Рабинович припомнила племянницу покойной подруги, иногда навещавшую ее перед праздниками, а племянница, поохав и поахав, услыхав про смерть тетушки, рассказал все про ее сына. Он уже много лет был в ссоре с матерью, перебрался в Австрию, полностью порвал со всеми родственниками и со своим еврейством. И не просто порвал, а крестился. И мало того, что крестился, выучился на священника, принял сан и служил в одном из храмов Зальцбурга.
— Ага, — сказал сам себе заведующий. — Теперь все становится на свои места.
Совершенно успокоившись, он набрал номер священника и рассказал ему правду, как она есть.
— Она победила, моя мамулечка, — буркнул священник. — Что ж, дело сделано, пусть все остается, как есть.
Заведующий с облегчением повесил трубку.
«Похоже на то, — подумал он, — что эта сверхнеприятная история закончилась благополучно».
И тут снова раздался телефонный звонок. На сей раз, звонила племянница покойной.