Требуются герои, оплата договорная
Шрифт:
— На следующее утро я скажу, надо жениться или нет. Если я не умру от страха — гуляй дальше, если перепугаюсь — отведи меня, пожалуйста, в ЗАГС, — сказала Катя. Стало быть, не умерла? В ЗАГС идти нет нужды. Отлично!
Дальнейшие свои поступки Борис совершал, будто во сне. Позвонил директору лагеря, где предстояло отрабатывать педагогическую практику, собрал вещи, метнулся в институт, условился о досрочных экзаменах, поймал преподавателей; кое-как, сбиваясь на чушь, сдал предметы, закинул зачетку в деканат и вечер встречал в окружении десятилетних,
— Катерину только что выписали из больницы, — сообщила мать.
— Что случилось?
Катя забеременела и, наслушавшись советов опытных подруг, наелась таблеток. Когда стало совсем плохо, она призналась во всем Устиновой, взяв перед тем клятву — хранить все в тайне. Однако секрета не получился. Катерине понадобился донор. Нужная кровь не нашлась, пришлось ставить в известность мать. Через две недели Катерина, измученная, похудевшая вернулась из гинекологии.
— Катя! — он пришел к ней, сел рядом, обнял за плечи.
— Что? — отозвалась приветливо, словно кровавая река не пролегла между ними.
— Я виноват?
— Не знаю.
— Прости меня.
— За что? — Катерина улыбнулась ласково и игриво, — За то, что ты теперь думаешь, чей это ребенок?
Он и в правду гадал, от него ли забеременела Катя. И то ли утешал себя; был другой, не мог не быть. То ли зомбировал, был другой, был. Другой ласкал Катино тело, ублажал сути, пролил семя в ее лоно. Его ребенка Катя и убила. От дури своей неуемной, от шальной жажды ощущений.
Ревность глушила страшные подозрения. У Кати могло никого не быть. И тогда это был его ребенок.
— Чей это ребенок?!
Взрослость ворвалась в жизнь внезапно. Детство, юность, ау? Где вы?
— Твой.
Твой! Упал камень на сердце. Твой! Лег на плечи повинный крест. Твой! Борис шагнул на Голгофу.
— Почему ты не сказала? Я ведь элементарно ничего не знал!
— Не бери дурное в голову, — утешила Катерина.
— Почему ты удрала на дачу? — взвился Устинов.
— Почему? — Катя мечтательно улыбнулась, — потому, что дура. Возомнила о себе неизвестно что! И о тебе тоже!
Он вдруг понял: она хотела, чтобы он бросился вдогонку и вернул ее. Он должен был лишить ее выбора, оградить от иного пути. Он не понял, не лишил, не оградил.
— Прости меня! Я люблю тебя, давай поженимся.
— Нет, — Катя, покачала головой. — Любил бы, не позволил бы себе обидеться. Примчался бы, забрал меня. Силой удержал рядом. А так… — она потупила взгляд, — в общем, проехали…
— Ты сказала…
— Боречка, каждый слышит в чужих словах, то, что хочет. И понимает то, что может. Только в поступках отражаются истинные мотивы.
— Я думал о других мужиках, — закричал гневно Борис, — о тех с которыми ты хотела равноправного партнерства, от которых не желала зависеть. Меня ты назвала частью тела, помнишь?
— Помню, — устало уронила Катерина, — помню. О том, и речь: ты думал о других и о себе, а мог подумать обо мне. Все, иди. Сделанного не воротишь, обратной дороги нет. Я мечтала о новых впечатлений, я их получила. И еще получу.
— А как же я?
— Так же! — пухлые губы скривила кривая ухмылка. — Будем дружить домами. Все останется по-прежнему, не волнуйся. Я, действительно дорожу нашей дружбой и почти не упрекаю тебя. Сама виновата. С мужчинами надо быть проще. Если ты не выдержал элементарной проверки, каковы другие…
Другие… Борис ненавидел это слово. Через год Катя выскочила замуж первый раз. Через два года еще раз сбегала под венец. В нынешнем году она чуть было не превратилась в мадам Богунскую. И все назло ему.
— Направо, — велел Устинов, — теперь прямо.
— Что это? — Степан с удивлением воззрился на белый бетонный забор.
— Пионерский лагерь. Здесь Катя провела июль.
— Откуда, ты знаешь?
— Знаю, — отмахнулся Борис. Исповедоваться Богунскому в летних сыскных рвениях он не собирался.
Они выбрались из машины, подергали висячие замки на железных воротах.
— Была, не была, — Устинов перемахнул через забор, — давай! — обернулся к Богунскому. Тот пожал плечами, послушно полез следом.
— Смотри! — Борис указал рукой на стену одноэтажной бетонной коробки. Ироничный прищур, морщинки у глаз; капризный изгиб губ, еще стройная шея — следы былой красоты тенями витали на лице нарисованной мелом старухи. — Узнаешь? Ты мне в парке показывал рисунок. Это одна и та же женщина. Дай-ка свой листок.
Богунский достал из кармана Катин эскиз, протянул Устинову.
— Кто она такая? — холеная рука указала на портрет.
Борис пожал плечами.
— Что-то ты темнишь. Ну ладно. А какого лешего мы четверть часа шарим по пустому лагерю? Что мы ищем?
— Если ты забыл — напомню: мы ищем Катю. По лагерю шарим, потому что она здесь была, — парировал Устинов, — совсем еще недавно.
— Откуда ты знаешь?
— Вчера был дождь. И будь рисунок старым, его бы смыло. Так что рисунок сделан сегодня.
— Ты прав. Мы опоздали
Опоздали?! Устинов сжался от дурного предчувствия.
— С Катей ничего плохого случиться не может, — заявил решительно. — Она везучая, как черт. Она сильная, умная, хитрая. Она разведчица по натуре, диверсантка. Она … — Борис перечислял достоинства быстрой скороговоркой, словно читал реестр. — Она заколдована, наконец!
— Заколдована?! — Богунский чуть не подпрыгнул. — Что значит заколдована?
От желания убедить самого себя, наверное, и рождаются легенды.